Случайные обстоятельства - Леонид Борич

— Ольга Николаевна, дорогая, а вы подумали, как я без вас обойдусь? Это же безобразие!.. Мы тут как без рук!..

Не перебивая, он с минуту слушал ее обиду, сказал, что она права, а Сушенцов не прав, молодой он еще и глупый. Но я-то на вас никогда голоса не повысил? И Иван Фомич — тоже. Ну, вот видите?! Так когда на работу выйдем? А то и больные уже интересуются. Где, спрашивают, наша Ольга Николаевна?

— Нет-нет, и думать тут нечего! — уже распоряжался он, чувствуя, что Ольга Николаевна теперь лишь для видимости сопротивляется. — Ну, договорились, — чуть уступил он, понимая, что выходить на работу вот так сразу, только-только уволившись перед этим, ей гордость не позволяет. — Значит, через неделю — прямо ко мне. Спасибо вам. Будьте здоровы.

Он увидел, что Иван Фомич молча отдал должное его умению, и весело спросил:

— Что у нас еще на сегодня?

— Через полчаса — собрание, — доложил Иван Фомич.

— Институтское?

— Нет, велено по кафедрам провести. Вот бумага из министерства, по поводу которой собрание. Надо расписаться, что ознакомились. А это... — Иван Фомич положил перед Каретниковым несколько газетных вырезок. — Так сказать, иллюстрации из прессы. Письма, жалобы трудящихся насчет э-э-э... — Он замешкался, подбирая слово поделикатнее, — ...поборов с больных. Я не стал объявление вывешивать. Персонал устно оповещен. Неудобно... того... перед больными.

Каретников бегло просмотрел газетные статьи, из министерского циркуляра понял, что на собраниях медперсонала нужно осудить неизжитые еще кое-где недостатки, расписался на обороте и, вздохнув, посмотрел на своего заместителя.

— Что же я им скажу? Что, дескать, на пол, товарищи, плевать нельзя, некрасиво? Поняли?.. А они что в ответ? Должны заверить меня, что да, мол, поняли? И тоже при этом соблюдать серьезное, значительное лицо, как и ваш покорный слуга?

— Но, Андрей Михайлович... Я это... Ведь если не говорить вслух, то... как будто, значит, ничего такого и нет?

— То есть вы в подобных собраниях видите смысл? Вы допускаете, что тот, кто берет взятки с больных, не понимает без моего разъяснения, что брать нельзя?

— Но... что же делать тогда? — Иван Фомич беспомощно смотрел на Каретникова.

— А то, что велено, — сказал Каретников.

Перед собранием он успел еще и с Володей Сушенцовым поговорить с глазу на глаз. Довольно мягко, почти по-дружески, он сказал ему, что пора бы уже научиться ладить с нянечками и сестрами. Сушенцов, усмехнувшись, ответил, что, во-первых, он не ладить с ними не умеет, а не считает нужным подлаживаться, и потом — он не понимает, отчего так вообще повелось, что надо чуть ли не заискивать перед нянечками и сестрами, и не они должны со мной ладить, а я с ними, — что за крайность такая? почему?

— А потому, — рассердился Каретников, — что и доцента, и профессора сейчас найти легче, чем нянечку. Вот хотя бы почему!

— Но в принципе! В принципе же это неверно? — настаивал Сушенцов.

Глядя на него, Каретников подумал, что никак Сушенцов не вырастет из своих нелепых «хипповых» замашек, ходит вечно патлатый, в допотопном пуловере до колен и с какой-то цепочкой на шее — хорошо хоть без крестика, как отчего-то водится сейчас даже среди мужчин, независимо от веры и безверия. И ко всему, его, видите ли, принципы волнуют. Принципы по отношению к нянечкам!

— Вам именно принцип важен или чтоб было кому в коридорах и туалетах убирать? — вежливо спросил Каретников. — Заметьте, Владимир Сергеевич, про палаты не говорю: там, если вы обратили внимание, уже давно самообслуживание. Как в универсамах.

Спокойно и деловито он объяснил Сушенцову, что чуткость и внимательность к подчиненным, может, и не обязательно должны быть чертой характера, но тем не менее они должны быть. Тут уж как хотите. Даже хоть и на горло собственной песне наступайте.

Спустя полчаса, окидывая взглядом своих сотрудников, Андрей Михайлович озабоченно осведомился у Ивана Фомича, все ли тут, хорошо понимая, впрочем, что хотя и всем полагалось быть — так строго и обязали заведующих кафедрами, — но могли, разумеется, не все: кто-то на постах дежурил в отделениях, кто-нибудь, сменившись с ночного дежурства, попросту не пришел, кто-то наверняка в перевязочной с больным задержался, а сестра-хозяйка как раз в это время получала белье в прачечной.

— Все, — коротко доложил Иван Фомич. Он видел, что не все, конечно (это и сам Андрей Михайлович прекрасно знает), но раз велено быть абсолютно всем, то все, значит, и присутствуют, а обменялись они с Каретниковым вопросом и ответом не для себя и не для тех, кто здесь и тоже видит, кого не хватает, а как бы для кого-то третьего, кого тут вовсе не было да и быть не могло, но именно его, отсутствующего, вроде бы полагалось все же заверить в полном соблюдении некоего порядка.

Когда Андрей Михайлович изложил суть дела, всем поначалу как-то неловко сделалось. Ну, флакончик духов, ну там мужчинам бутылка коньяка. Что ж тут такого? А если ты сама и маникюрше, и за прическу, и когда с таксистом расплачиваешься?..

Выходит, уже и букета цветов нельзя принять от больного?!

А это... букет зимой тоже, знаете... Если весь подсчитать...

Да бросьте, Иван Фомич, что ж благодарность-то на деньги переводить! Человек со всей душой, а мы — подсчитывать?!

А я так скажу: ни мне, ни я — никому. Никому — и все! Иначе порядка не будет.

— Получается, только врач и должен быть бескорыстным! — воскликнула громче остальных Антонина Николаевна, ординатор мужского отделения, высокая, тощая, тех уже лет, когда, как понимал Каретников, и приливы к лицу, и повышенная неуравновешенность — словом, обычный в этом возрасте период, так что и одергивать особенно не хочется, пусть немного выговорится. — А другим как же? — возмущалась она. — Им иначе можно?!

— А остальные должны требовать этого бескорыстия от врачей, — сказал Сушенцов. Он никогда не принимал никаких денег с больных, но смешно же, сделав кому-то из них доброе дело, отказаться от услуги ответной, если тебя могут устроить на станцию техобслуживания без всякой очереди да еще гарантируют любые запчасти. Интересно, какой это чудак откажется от такого?! А что немного подзадорил Антонину Николаевну — так это просто чтоб не скучно было.

Тут же, однако, он поймал на себе короткий, ничего не выражающий взгляд Каретникова, даже сонный какой-то взгляд, но отреагировал-то Андрей Михайлович на его слова столь мгновенно, что еще следовало подумать: может, у шефа совсем и нет этого в планах — излишнего накала страстей?

Андрей Михайлович воспринял, в свой черед, этот молчаливый, одними глазами, вопрос и, не меняя благодушного выражения, ни одной черточкой не дрогнув, сумел непонятно как и вопрос понять, и так же молча Сушенцову ответить: разумеется, страсти нам сейчас ни к чему.

— А разве медицинский работник не такой же человек, как все? — не унималась Антонина Николаевна, подстегнутая словами Сушенцова и задетая тем, что все остальные, кроме нее, теперь отмалчивались. — Мы из другого, что ли, теста?!

— Ну, зачем так?.. — примирительно сказал Иван Фомич. — Это повинность такая наша... того... больных, значит, лечить...

— Что значит — «повинность»? — вскинулась на него Антонина Николаевна, в обиде позабыв о субординации. — Чем это я провинилась, что я врач? Ин-те-рес-но!..

— А это... не надо было тогда идти... — Иван Фомич покраснел и умолк.

— Что «не надо было»? — наступала на него Антонина Николаевна.

— А врачом, извините. Если... того... если непонятно.

— Как?! Как вы можете, Иван Фомич?! Как можно?! — со слезами в голосе обратилась уже ко всем Антонина Николаевна.

— Вы не так поняли, — стараясь успокоить ее, вмешался Каретников. — «Повинность» — не значит «виновный». Она — от слова «обязанность», «долг». Только и всего... Вы ведь именно это хотели сказать?

Иван Фомич лишь растерянно пожал плечами. Наверно, он и это тоже имел в виду, но он и о другом собирался: что вот у нас в клинике стали все чаще занимать койки... Нет, они тоже больные, ничего не скажешь, но когда без всякой очереди, лишь потому, что один то может, другой это... Хотя, конечно, для кафедры многое нужно: линолеум, к примеру, или рабочую силу, или инструменты заказать на заводе, и тот же санузел отремонтировать... Ведь тоже получается, что как бы взятка какая-то? Пусть и не для себя лично, но все равно... Или как?

Он чувствовал, что ему не смелости не хватает, а слов. Если бы жив был Александр Иванович, он... Ну, он!.. Тут уж никому не позавидовали бы. Он и слова бы нашел, и это... орал бы на них на всех, об стол кулаком бы стукнул... Но кто же так может? Ему одному они все разрешали...

Иван Фомич встал со своего места подле Каретникова.

— Разрешите, Андрей Михайлович? Я еще и... того... несколько о другом хотел...

— Ну конечно, конечно! — с облегчением кивнул Каретников, надеясь, что хоть с Антониной Николаевной как будто уладилось и его заместитель обратится теперь к чему-нибудь достаточно отвлеченному, чтобы никого из присутствующих больше не задевать.