Форсайты - Зулейка Доусон

– Дело в том, что у него плохо со зрением.

– Я так и понял, – сказал он мягко и пожалел о своих словах, заметив, что она покраснела.

– Понимаете, так трудно… ну… наладить контакт.

Совершенно очевидно, что кроме нее за столиком было место только для доброго дядюшки, и Майкл единовластно назначил себя на эту роль, решив, что лучше него никто совета не даст. Ведь кому, как не ему, знать, каково это – не находить отклика в любимом человеке?

Он не опустил бровей и добавил к ним кривоватую улыбку. Когда его чай был допит, а от булочки оставалась одна четверть, Майкл почувствовал, что знает об этом суссекском покорителе сердец решительно все, кроме его имени, а это, безусловно, его не касалось. И понял ее дилемму: ведь на первых этапах влюбленности выражение лица и взгляды так важны!

– А что, если… – начал Майкл и умолк на полуфразе. – Знаете, я только сейчас сообразил, что я даже не знаю, как вас зовут.

– Пенелопа. Пенни.

– Чудесно. Так вот, Пенни, по вашим словам, вы затрудняетесь решить, как он к вам относится, потому что не уверены, видит ли он, как вы на него смотрите. Я верно понял?

– Вообще-то так.

– И вы чувствуете, что не должны делать первый шаг?

– Ну-у-у…

– А вы не подумали, что и он чувствует то же? Возможно, он по той же причине не знает, как вы к нему относитесь. Если он такой порядочный человек, каким вы его описываете, его, наверное, смущает мысль, что он вам навязывается, ведь так?

– Об этом я не подумала. Ах, будь все так просто…

– Откуда вы знаете, что не так? Проверьте на опыте, как вас учили в школе.

– Но ведь вы, наверное, сочли бы это… ну… настырным. И вас бы что-нибудь подобное оттолкнуло бы, правда?

Майкл счел бы себя трижды благословенным, но вслух этого не сказал, а покачал головой и улыбнулся ей.

– В наши дни? Нисколько. Во всяком случае, хотя бы одну пользу эта чертова война принесла. Женщины уравнялись в правах и, бьюсь об заклад, завоеванных позиций не отдадут. Рискните, Пенни! Не дайте ему упустить свой шанс.

Она все еще сжимала его руку через стол, когда официантка принесла им счет.

Флер потребовалось время, чтобы прийти в себя после этих двух последних ночей в Робин-Хилле. Ей необходимо было обдумать, оказалась ли она в конечном счете в плюсе или в минусе. Но в любом случае ее нервы – пожалуй, впервые за всю войну – сильно сдали.

Безусловно, дом был огромной потерей. Когда она увидела размеры разрушений (на второй заре, после бессонной – второй! – ночи, когда она пристроила всех своих летчиков в другие места), то удивилась собственному потрясению. От дома осталась лишь еще дымящаяся скорлупа, а все внутри вдребезги разнесено ракетой, пробившей крышу внутреннего двора и пропахавшей себе путь до задней стены. Старый дуб выворотило с корнем, сад превратился в зияющий кратер, полный всякого мусора. Часть корпуса ракеты застряла среди обрушившихся балок, и можно было разобрать надпись: «Nach England» [74] . Монумент Босини, простоявший почти шестьдесят лет, был сокрушен в мгновение ока. Но сон Флер – предостережение ее отца, если это было так, – обернулся спасением для всех, кроме швейцара, который в последний раз отказался спуститься в бомбоубежище вместе с ними.

А теперь, оставшись без «дома отдыха», она лишилась и законных возможностей видеться с Джоном. Пока он лежал в больнице, Флер его не навещала. Рисковать еще одной встречей с его матерью, выдать истинные свои чувства? Холли регулярно звонила на Саут-сквер и держала ее в курсе, но Флер не испытывала к ней благодарности. Видимо, они решили, что могут пока не опасаться ее посягательств на Джона! А теперь он уже каждое воскресенье проводил в Грин-Хилле. Это ей сообщила Уинифрид. Но конечно, его мать стоит на страже и там.

Сидя в этот зимний день за чаем, Флер рассеянно мешала ложечкой сахар в сахарнице и оценивала свои карты. Ее мучил страх, что она слишком медлила. Робин-Хилл был ее козырным тузом, а получила она только одну новую карту – ночь, проведенную у его постели. Но чего стоит эта карта, она пока не знала.

Она услышала, как открылась и закрылась входная дверь, услышала легкие мужские шаги в холле, приближающиеся к гостиной.

– О, ты рано! Так мило… – Она подняла глаза, ожидая увидеть мужа, вернувшегося к чаю, но увидела летчика в форме – своего сына.

– А! Кит!

– Мама!

– У тебя отпуск?

– Увольнительная на двое суток. Вот я и решил заглянуть.

– Полагаю, даже это все-таки лучше Грейвсенда?

Она подставила щеку и получила поцелуй. Чисто формальный жест с обеих сторон. С тех пор как Кит бросил школу, чтобы стать летчиком, в тот первый год войны, а Флер попыталась ему помешать и не смогла, между матерью и сыном возникла некоторая холодность. Они померились силой воли и теперь соблюдали взаимно признанную ничью.

Кит отошел к камину, затопленному совсем недавно, небрежно постучал каблуком по решетке, вглядываясь в голубовато-желтое пламя.

– Я думал о том, чем заняться дальше, – сказал он затем.

– Да?

Флер знала своего сына. Он не искал совета. А просто давал ей понять, что принял еще одно решение, которое она не одобрит.

– Война скоро кончится, ну, и я решил…

Вот оно!

– Попробую Индию. Поступлю на государственную службу, а потом, может быть, куплю плантацию…

Кит в Индии! Эта угроза так скоро последовала за ее недавней потерей, что она не могла ее толком воспринять.

– Думаю, твой отец знает, куда и как ты должен обратиться.

Она вовсе не хотела принимать равнодушный тон и сумела улыбнуться. Кит сумел улыбнуться в ответ. Вот и вся близость между ними.

– Только это не все.

У Флер мелькнуло опасение, что сын уехал самовольно, как тогда – из школы. Да нет! Он слишком любит летать. И, разумеется, речь пойдет не о деньгах.

– Я женюсь.

Флер поймала себя на том, что удивляется, почему он не объявил, что уже женился. Как далеки они стали в последние годы!

– Кто же эта счастливица?

– По-моему, ты ее знаешь.

– Неужели? Так кто же?

– Энн Форсайт. Племянница Вэла Дарти.

Флер смотрела на сына и не находила, что сказать. Слов просто не было. Каким образом?.. Ответ напрашивался: Мастонбери! База расположена рядом с Уонсдоном, и Кит каким-то образом познакомился с дочерью Джона, пока находился там со своей эскадрильей. И тут ее как ударило: дочь Джона и ее сын!

– Насколько я понимаю, наша ветвь семьи не ладит с ее ветвью.

Флер неопределенно пожала плечами и хотела сослаться на Старых Форсайтов, чтобы предотвратить расспросы, но Кит продолжал:

– Неважно, я и знать не хочу. Жить мы будем в Индии, так что никакого значения это иметь не будет. Я просто решил тебе сказать.

Флер кивнула. Да. Она начинала постепенно понимать. Итак, роковая страсть – ее отца к матери Джона, ее – к Джону, заразила и следующее поколение. Какая ирония! Какая изысканная ирония – Кит получит то, в чем было отказано ей. Только подумать! Ее сын женится на дочери Джона. Джон тесть, она свекровь. Внуки Джона – и ее внуки. Она теряла способность думать…

Когда Майкл вернулся домой, он вошел в гостиную и, увидев там жену и сына, сразу понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Глаза Флер блестели слишком ярко даже для нее. Кит взглянул на отца, а потом продолжал смотреть на Психею над камином, положив локоть на каминную полку.

– Привет, старина, – сказал Майкл сыну. – Мы тебя не ждали.

– Он явился к нам с новостями, Майкл, – сказала Флер непонятным тоном. – На твоем месте я бы сначала села.

Глава 11

И еще некоторые

Выздоровление – процесс медленный. Джон пытался его убыстрить, но убедился, что любые его попытки только мешают. Природа решала все это по-своему, и он был вынужден подчиниться ей. Когда ему разрешили на воскресенья уезжать в Грин-Хилл, это стало знаменательной вехой. Дома он пытался никого не обременять, с мягким терпением принимал все заботы о своих удобствах и ни на что не жаловался – даже на неподдельно сильные боли. День он проводил в разных креслах, держа перед собой открытыми разные книги, а сам смотрел поверх них в различные окна. Перед глазами у него постоянно плавали пятна, так как у него обнаружилась черепная трещина. Иногда он гулял по садовым дорожкам – чуть горбясь и никогда не отходя далеко от дома. Все это время он держался с близкими и друзьями ровно и ласково, хотя в душе ощущал себя абсолютным неудачником. Ни с какой точки зрения его поведение не представлялось ему тем, чем было на самом деле – самым, пожалуй, героичным в его жизни.

Холли приезжала каждый день – часто вместе с Джун, которая временно поселилась в Уонсдоне. Джон был удручен, узнав, что на следующую ночь после катастрофы с ним ракетная атака на район повторилась. Дом Джун – где Джулиус как раз счастливо воссоединился с дочерью – оказался мишенью прямого попадания. Хозяйка, к счастью, еще не вернулась: сначала задержалась в галерее, где вновь прорвало трубы, находившиеся в плачевном состоянии с тех пор, как по соседству на Берлингтонский пассаж обрушились бомбы, а затем ее автобус сломался в Хаммерсмите. Не погибла из обитателей дома только она одна. Узнав о несчастье Джун, Джон начал меньше жалеть себя. Когда ему сказали, что Робин-Хилл также разрушен, он испытал только острую жалость к Флер, не сомневаясь, что для нее это – горчайшая потеря. Свой пост в попечительском совете он всегда воспринимал как синекуру, хотя и был очень ей благодарен, но для Флер ее дом был делом сердца. Ему сказали, что она была там в момент налета и успела вовремя отослать всех в бомбоубежище. Какая она замечательная – сохранить хладнокровие и не думать об опасности, грозящей ей! Он написал бы ей, но обожженные пальцы еще не могли держать ручку. И, учитывая все, он предпочел подождать, а не диктовать это письмо кому-нибудь другому.