Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена - Рейд Митенбюлер

наблюдения, но есть и слабые места, которые выглядят «под копирку». «Бразильцы – активный народ», – гласит пассаж, напоминающий брошюру турагентства. Фройхен и сам понимал, что книга получилась не ахти какая. «Многое в ней поверхностно», – признавал он.

Настоящий восторг у Фройхена вызвала возможность впервые увидеть столько уголков Латинской Америки именно с воздуха. Первое впечатление о Санто-Доминго – зелёные поля тростника, по которым гуляет ветер, а по краям розовые точки – фламинго. Аргентина предстала бескрайними стадами скота, которые в ужасе разбегались, когда асы Pan American World Airways давали над ними гудок. Чилийские Анды оказались самой грозной горной цепью, какую Фройхен видел, а уж он горы повидал. Но особенно впечатлили Фройхена бразильские джунгли: бескрайний зелёный океан, подёрнутый тонкой дымкой. Фройхен записал, что джунгли, теряющиеся вдали, напомнили ему ледяной щит Гренландии. С высоты проще было разглядеть, что разные экосистемы Земли все связаны между собой, соединены сетью рек, озёр, океанов, ледников, дождей и снега. В своих путевых заметках Фройхен указал: «Чувствуется, как связано между собой всё во вселенной, и вода – это залог благополучия».

С воздуха было лучше видно, как страдает природа от погони человека за «благосостоянием». В Чили, Перу и Боливии разрабатывали недра, в Гондурасе – выращивали бананы, в Бразилии – валили лес. Пролетая над экватором по дороге в Белен, пассажиры отпраздновали это событие, откупорив бутылку шампанского, и даже не задумывались о том, что далеко внизу, под густыми зелёными кронами, люди сплавляют по реке стволы древних деревьев. Для лесозаготовщиков и других бизнесменов Южная Америка была не хрупкой экосистемой, не домом древних народов – это были золотые и серебряные жилы и целые леса бесценного красного дерева.

Фройхен уже некоторое время всё больше и больше беспокоился об окружающей среде. Добыча природных ресурсов в самом деле приносила человечеству материальное богатство и комфорт, но какой ценой? И насколько это вредило самой природе? Ещё в Гренландии друзья-инуиты указывали Фройхену, что мало-помалу меняется погода. Из-за этих перемен изменились и миграционные пути животных, стада измельчали, смена времён года стала странно колебаться. Люди ещё не называли это явление «изменением климата», но уже Фройхен чувствовал, что что-то не так: словно доктор на вызове, замечающий ранние вспышки болезни, которая вот-вот перерастёт в пандемию. В 1931 в интервью New York Times он даже попытался забить тревогу: «Гренландский климат меняется», – заявил он, рассказывая, что теперь стало меньше айсбергов, а киты и тюлени мигрируют дальше на север в поисках холодных вод. Но журналисты Times не придали этим словам значения и не задались вопросом, насколько подобные перемены разрушительны. В то время мало кто понимал, что они означают, и почти никто не предвидел, какие они повлекут за собой бедствия. Журналист Times быстро сменил тему и заговорил о том, что интересовало его намного больше, – об «Эскимосе».

Всюду, где приземлялся самолёт Фройхена, он прикладывал усилия, чтобы не судить местную культуру слишком строго. Однако в Латинской Америке трудно было оставаться беспристрастным, глядя, как порой там обращались с животными. Фройхен, который много охотился на Севере, разделял, однако, соображения инуитов, что нельзя убивать ради развлечения и подвергать живых существ ненужному страданию. В Южной Америке уважения к животным часто не разделяли, и Фройхена это расстраивало.

Почти десять лет назад, в 1926 году, Эрнест Хемингуэй выпустил «И восходит солнце», шедевр художественной литературы, который, среди прочего, романтизировал корриду, вид спорта, который испанцы привезли в Новый Свет. Лаконичный, красивый слог Хемингуэя прославляет это действо как грубое торжество человека над животным. Но когда Фройхену впервые довелось увидеть корриду в Мехико, он испытал только отвращение. Зачем так жестоко обращаться с животным, которое очевидно чувствует боль?! Хемингуэя в корриде интересовал человек: его проворство, его искусство довести быка до медленной смерти. Фройхен же не мог не поставить себя на место быка. Могучих животных держали взаперти, дезориентировали, приводили в исступление – и вдруг выпускали на арену, залитую ослепительным светом и оглушающими криками пьяных зрителей. Последнее, что бык видит в своей жизни, – ряженые, которые пляшут вокруг него со своими плащами и тыкают десятками маленьких клинков, пока бык не падёт без сил. «Когда наконец кажется, что воля и мужество быка сломлены, входит тореадор со своей саблей», – записал расстроенный Фройхен. В этом зрелище он не нашёл ничего, кроме жестокости.

Хуже были только петушиные бои на Гаити. Фройхену совсем не понравилось смотреть, как петухи пытаются сорваться с привязи, настолько возбуждённые, «будто это они здесь хозяева». Потом петухов снимали с привязи и бросали в маленькую яму в земле. Там они дрались до смерти, а зеваки собирались вокруг, кричали и делали ставки, проигрывая свои зарплаты. Когда бойня заканчивалась, победителя сажали в корзину, наполненную сеном, и помещали рядом с огнём: «чтобы пропотел и успокоился». Выигрывали в этом мерзком спорте только букмекеры.

Фройхен не желал смотреть на страдания животных, но желал видеть животных у себя на столе. Самое любопытное блюдо ему подавали во Французской Гвиане, где он встречался с представителями народности сарамакка – потомками беглых африканских рабов, которые, вырвавшись на свободу, основали независимые поселения в чаще джунглей. (Сарамакка живо интересовали лингвистов, потому что говорили на креольском, который соединил в себе английский, португальский и несколько африканских языков и при этом на них мало походил.) Когда Фройхен с проводниками добрались наконец до деревни сарамакка, их встретили несколько женщин: те выстроились вокруг металлической бочки с логотипом нефтяной корпорации Standard Oil. Бочка была полна супа, а под ней ревело пламя. Серая поверхность супа кипела, иногда наверх всплывали то куски змеи, то рыбы, то неизвестного мяса. Фройхену даже показалось, будто на поверхность всплыл «младенец», и его охватил мгновенный ужас, но тут он понял, что на самом деле это была побритая обезьянка. Оказалось, что варёная обезьянья кожа в этих местах считалась деликатесом – но отведать её Фройхену не удалось: вскоре хозяева попросили гостей уйти восвояси. Эта упущенная возможность присоединилась ко многим, о которых Фройхен жалел, желая получить менее «поверхностные» впечатления от своей головокружительной поездки.

Знакомство Фройхена с латиноамериканской кухней проходило неровно. Гондурасские бананы ему очень понравились, как и кофе в Коста-Рике, но вот бразильские сероголовые воробьи в супе с полентой оказались «так себе» – зато Фройхена удивило, что бразильцы выдумали три способа есть апельсины (какие именно, он, увы, не уточнил). Одним из любимых его кулинарных опытов стал гватемальский мате. Его потребление сопровождалось специальным ритуалом: люди садились в круг, и напиток передавали друг другу. После того как каждый делал