Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Когда сирийская царица предстала перед Аврелианом, он сурово спросил ее, как могла она осмелиться поднять оружие против римских императоров? Ответ Зенобии был благора­зумным сочетанием почтительности и твердости: "Я не могла унизиться до того, чтобы считать римским императором ка­кого-нибудь Авреола или Галлиена. Вас одних я признаю за моего победителя и за моего государя". Но мужество у женщины обыкновенно бывает искусственно, поэтому оно редко соединяется с устойчивостью и последовательностью. В минуты тяжелых испытаний Зенобия утратила свою бод­рость духа; она трепетала от страха, слыша гневные крики солдат, которые громко требовали ее немедленной казни; она забыла о благородном отчаянии Клеопатры, которую взяла за образец, и позорно купила свое помилование прине­сением в жертву и своей славы, и своих друзей. На этих последних, как на коварных советников, пользовавшихся слабо­стью ее пола, она взвалила всю вину в своем упорном сопро­тивлении и на их головы направила мстительность жестокосердого Аврелиана. Слава Лонгина, который был включен в список многочисленных и, может быть, невинных жертв ее трусости, переживет и славу царицы, которая предала его, и славу тирана, который осудил его на смерть. Гений и уче­ность не могли смягчить гнев свирепого невежественного солдата, но они вдохнули в душу Лонгина* величие и спокой­ствие. Он не высказал ни одной жалобы и с покорностью пос­ледовал за исполнителем приговора, скорбя об участи, пос­тигшей его несчастную повелительницу, и утешая своих огорченных друзей.

*)Лонгин (Дионисий Кассий) — неоплатоник III в., ученик Аммония Сакка, учитель Порфирия, потом наставник и советник пальмирской царицы Зейнаб (Зенобии), после поражения которой был казнен императором Аврелианом (273 г.). В своем учении он отрицал платоновское различие божественного ума от абсолютного первоначала и отвергал экстаз в смысле высшей степени восхождения к Божеству. Из приписываемых ему сочинений сохранилась замечательная книга по эстетике: «О возвышенном» («Περί ῦψους», 1-е изд. Гейнике, с нем. перев., 1737 г.) и несколько отрывков, между прочим, из риторики. (Прим. ред.)

Окончив завоевание Востока, Аврелиан направился в об­ратный путь и уже переехал отделяющие Европу от Азии проливы, когда его известили, что пальмирцы, умертвив гу­бернатора и перебив оставленный у них гарнизон, снова под­няли знамя бунта. Не колеблясь ни одной минуты, он тотчас снова отправился в Сирию. Антиохия пришла в смятение, узнав о его быстром приближении, а беззащитный город Пальмира испытал на себе непреодолимую силу его мсти­тельности. До нас дошло письмо, в котором Аврелиан сам го­ворит, что страшная экзекуция, которая должна бы была ограничиться только теми, кто был схвачен с оружием в ру­ках, распространилась на стариков, женщин и детей; хотя вслед за тем он, по-видимому, сосредоточил все свое внима­ние на восстановлении храма Солнца, он вдруг почувствовал сострадание к оставшимся в живых пальмирцам и позволил им вновь выстроить их город и жить в нем. Но разрушить легче, чем снова соорудить. Столица Зенобии, когда-то быв­шая средоточием торговли и искусств, мало-помалу превратилась сначала в ничтожный городок, потом в незначитель­ную крепость и, наконец, в бедную деревушку. Теперешние граждане Пальмиры, составляющие тридцать или сорок се­мейств, построили свои землянки внутри обширного двора когда-то великолепного храма.

Неутомимого Аврелиана ожидала еще одна тяжелая рабо­та, и притом последняя, - усмирение хотя и незнатного, но опасного мятежника, поднявшего знамя бунта на берегах Нила одновременно с восстанием Пальмиры. Фирм, вели­чавший себя названием друга и союзника Одената и Зенобии, был не что иное, как богатый египетский купец. Благо­даря своим торговым сношениям с Индией он завел дружеские связи с сарацинами и блеммиями, которые, живя по обоим берегам Красного моря, могли легко проникать оттуда в Верхний Египет и содействовать исполнению его замыслов, а египтян он воспламенил надеждой свободы; во главе беше­ной народной толпы он проник в Александрию, принял им­ператорский титул, стал чеканить монету, издавать эдикты и собрал армию, которую, по его хвастливому выражению, он был в состоянии содержать одними доходами от своей бу­мажной торговли. Такие войска были плохой обороной про­тив Аврелиана, и потому нетрудно поверить, что Фирм был разбит наголову, взят в плен, подвергнут пытке и казнен. Тогда Аврелиан мог поздравить сенат, народ и самого себя с тем, что менее чем в три года он восстановил спокойствие и порядок во всей Римской империи. Со времени основания Рима еще ни один полководец не заслужил триумфа более блестящим образом, чем Аврелиан, и никогда еще ни один триумф не был так пышен и великолепен. Торжественное шествие открывалось двадцатью слонами, четырьмя велико­лепными тиграми и более чем двумястами редкими живо­тными, привезенными из различных стран Севера, Восто­ка и Юга. За ними следовали тысяча шестьсот гладиато­ров, назначенных для жестоких забав амфитеатра. Богат­ства Азии, оружия и знамена стольких побежденных на­ций, великолепная столовая посуда и гардероб сирийской царицы - все это было выставлено напоказ или в аккуратной симметрии, или в артистическом беспорядке. Послы из са­мых отдаленных стран - из Эфиопии, Аравии, Персии, Бакт­рианы, Индии и Китая, обращавшие на себя внимание богатством или оригинальностью своих костюмов, служили свиде­тельством славы и могущества римского императора, который также выставил напоказ полученные им подарки, и в особен­ности множество золотых корон, поднесенных ему признательными городами. О победах Аврелиана свидетельствовал длинный ряд пленных готов, вандалов, сарматов, алеманнов, франков, галлов, сирийцев и египтян, фигурировавших про­тив воли на этом торжестве. Каждый из этих народов распоз­навался по особой надписи, а титул амазонок обозначал де­сятерых воинственных героинь готской национальности, ко­торые были взяты в плен с оружием в руках. Но взоры вся­кого, скользя по этой массе пленных, останавливались на императоре Тетрике и на царице Востока. Первый из них шел в сопровождении своего сына, которому он дал титул Августа; на нем были галльские панталоны, туника темно­желтого цвета и пурпуровая мантия. А прекрасная Зенобия несла на себе золотые оковы; раб поддерживал золотую цепь, которая обвивала ее шею, и она с трудом держалась на ногах под невыносимой тяжестью драгоценных камней. Она шла пешком впереди великолепной колесницы, на которой она когда-то надеялась совершить свой въезд в Рим. За этой колесницей следовали две другие, еще более великолепные, из которых одна принадлежала Оденату, а другая - персид­скому монарху. Триумфальную колесницу Аврелиана (она прежде принадлежала какому-то готскому царю) везли че­тыре оленя или четыре слона. Самые знатные сенаторы, народ и армия замыкали торжественное шествие. Востор­женные возгласы толпы выражали непритворную радость, удивление и признательность; но радость сенаторов была ом­рачена появлением Тетрика; они не были в состоянии воз­держаться от глухого ропота на высокомерного монарха, публично выставлявшего на позор личность римлянина и са­новника.

Однако, хотя Аврелиан и обнаруживал свое высокомерие в обхождении со своими злополучными соперниками, он отно­сился к ним с таким великодушием и милосердием, какими редко отличались древние завоеватели. Государей, безуспешно защищавших свой трон или свою свободу, обыкновенно лишали жизни, лишь только триумфальное шествие дос­тигало Капитолия. Но те узурпаторы, которые сопровождали триумфальное шествие Аврелиана и измена которых была ясно доказана их поражением, получили позволение дожи­вать свой век в роскоши и в почетном покое. Император по­дарил Зенобии изящную виллу в Тибуре, или в Тиволи, поч­ти в двадцати милях от столицы; сирийская царица незамет­ным образом превратилась в римскую матрону, выдала своих дочерей за знатных римлян, и ее род еще не пресекся в V ве­ке. Тетрику и его сыну были возвращены и их обществен­ное положение, и их состояние. Они построили на Делий­ском холме великолепный дворец и, лишь только он был го­тов, пригласили Аврелиана на ужин. Войдя туда, император был приятно поражен картиной, изображавшей странную историю хозяев дома. Они были представлены подносящими императору гражданский венок и скипетр Галлии и получа­ющими из его рук знаки сенаторского звания. Отец был впоследствии назначен правителем Лукании, и Аврелиан, допускавший развенчанного монарха к дружеской беседе, однажды спросил его, неужели управлять Италийской про­винцией не лучше, чем царствовать по ту сторону Альп? А сын Тетрика пользовался в качестве сенатора большим влия­нием, и в среде римской знати никто не снискал такого, как он, уважения как со стороны самого Аврелиана, так и со стороны его преемников.