Короли рая - Ричард Нелл

Ее разум вернулся к настоящему при звуке шагов. Она хотела окликнуть Бирмуна, но не осмелилась, а подползла к внутреннему краю ступеней, чтобы посмотреть вниз, моргая и ничего не видя в темноте. Но легкая поступь девицы в хороших мягких ботинках слышалась отчетливо. Затем Дала увидела шаль.

Она задумалась, не остаться ли в укрытии, чтоб выиграть Бирмуну больше времени, но не могла знать, как долго Табайя прождет и не поднимется ли наверх в ее поисках. Я могла бы сделать вид, что погружена в молитву, предположила она. Но не годится начинать встречу, повернувшись спиной и вставая с пола, как служанка. В этой гулкой каменной комнате утверждение все равно прозвучит фальшиво.

Дала вздохнула и встала в полный рост. Даруй мне силу, Богиня, и проводи сюда твоих слуг в сохранности.

– Табайя, – громко позвала она и улыбнулась в неподдельной радости, когда девушка вздрогнула и развернулась, – я боялась, тебе не хватит духу.

Лицо «матриархички» было невозмутимым вопреки ожиданию Далы, и то, как она мгновенно обрела спокойствие, бесило. Табайя кивнула с мизерной толикой уважения.

– Я принадлежу этому городу, – ей не пришлось добавлять «не то что ты», – я не боюсь ходить по улицам ночью.

Девушки оценивающе рассматривали друг дружку с головы до пят; Дала задержала взор на лице соперницы.

Табайя, ты впустую растрачиваешь свою красоту.

Ее волосы были густыми и темными, кожа гладкой и загорелой. У нее были хорошие зубы, скрытые за полными губами, хотя она редко улыбалась, а большие, но казавшиеся полуприкрытыми карие глаза были тусклыми, словно все чудеса мира ей попросту наскучили. «Матриархичка» встряхнула головой и первой отвела взгляд.

– А знаешь, обидно, ты ведь правда симпатичная и у тебя есть… харизма, это могло бы пригодиться.

Дала моргнула и попыталась разобраться. Что она имеет в виду под «могло бы»?

В любом случае будет мудрым подыграть, чтобы купить Бирмуну больше времени – светский разговор и пустые угрозы могли затянуться надолго.

– Лесть – это для северных соплячек. На Юге мы говорим без обиняков.

Табайя не отреагировала.

– Твоя маленькая зверушка с тобой? Как там ее имя?

– Ее имя Джучи. – Дала изобразила раздражение. – И нет, заискивать ты будешь только передо мной. – Она улыбнулась одними губами и попыталась выглянуть через дверной проем башни в поисках Бирмуна, но было слишком темно. Она заметила, что взгляд ее противницы обшаривает пространство башни.

– О, не будет никаких заискиваний, селянка. Не в моем исполнении. – Она повернулась, будто обращаясь к кому-то позади себя: – Думаю, всё путем. Входи, дорогуша.

Прежде чем Дала успела сделать хоть что-то, кроме как испытать замешательство, по гравийной дорожке прохрустели шаги и раздались в башне, и в сумраке под ветхой каменной крышей появилась еще одна фигура. Дала в отчаянии попыталась внушить себе, что это Бирмун, но тень была слишком низкорослая, не выше Табайи, а когда придвинулась к той и встала рядом, та не выглядела встревоженной.

– Помнишь Кэтку, фермерша? – Табайя подняла руку и провела по коротким темным волосам новоприбывшей, убирая сальную прядь ей за ухо. – Сейчас она тебя убьет.

Дала не поняла смысл услышанного.

– Думаю, завтра, когда твое тело найдут, мы обвиним тех мужчин в масках. Обитель выразит должное потрясение и скорбь. – Тут Табайя вскинула руки, будто в гневе, но выражение ее лица не изменилось. – «Это женщина!» – скажут они. И вероятно, Орден попросит вождей о проскрипциях, как делал встарь, или публично казнит изгоев. – Она шагнула вперед, в пятно лунного света из окна, и встретилась глазами с Далой. – Но спустя годы я скажу моим настоящим сестрам: «Помните Далу?», и мы все выпьем за твой прах и посмеемся над Южанской ханжой со шрамом, которой вздумалось стать жрицей. – Ее, казалось бы, застывшие черты расплылись в легчайшей усмешке. – Она в твоем распоряжении, Кэт, можешь не торопиться.

Девчонка подалась вперед, будто зверь, учуявший мясо. Вместо коричневых Гальдрийских платья и шали она была в тонкой рубашке и штанах, испачканных грязью, а в правой руке держала длинный ржавый нож. Она похлопывала им по бедру, облизывая губы. В бледном свете выделялись ее худые плечи и жилистые конечности. Ее тело преобразилось – наследие оголодавшей уличной крыски, закаленной и повзрослевшей за годы простого выживания.

Как Миша, подумала в ужасе Дала, она выглядит совсем как Миша.

Дала попятилась.

– Нет… – Она поискала еще слова, но не нашла ни одного. По каждому закону каждого бога в Аскоме она неприкасаема. Этого не могло происходить. Ее лицо горело стыдом за свой страх. – Не по… не позволь ей сделать из тебя чудовище, Кэтка. Ты будешь гореть… ты будешь вечно за это гореть.

Девчонка улыбнулась, пальцы свободной руки сжимались и разжимались, будто их свело. Она была не взрослее других девиц, но такой осунувшейся и иссохшей, что казалась на десять лет старше. Дала не сомневалась, что ее жизнь – непрерывная история невзгод, что она не так уж сильно отличается от Миши и ее все еще можно полюбить и спасти.

Но ее глаза. Ее глаза.

Ярко-голубые, как у Бирмуна, они пылали огнем. В них не было ни страха, ни отвращения. Она не оглянулась на свою хозяйку за одобрением или толикой отваги.

– Думаю, сперва я сорву это платье и гляну твои титьки. Потом отрежу и сниму твой миленький скальп. – Она посмотрела на волосы Далы. – Из них выйдет славный парик.

Красно-зеленые блики играли на лице девчонки, поднимающейся по ступеням. У Далы пересохло во рту. Голова отяжелела, а перед глазами все поплыло, как тогда, когда волк убил ее мальчиков. Это не может происходить, это невозможно.

Она хотела позвать Бирмуна, но в глубине души знала, что сейчас он не придет, что он подвел ее, что он мертв или в бегах и она по-настоящему одинока.

Она ни разу не дралась. И даже отдаленно не представляла себе глубину богохульства Табайи – глубину ее порочности. Она такого не предусмотрела. Ее холодные пальцы коснулись уродливого шрама на щеке, а челюсть напряглась.

Ты меня не получишь, Носс, будь ты проклят. Будь ты неладен. Ты проигрывал до сих пор, ты проигрывал на каждом шагу, и все же я здесь. Сегодня ты проиграешь вновь.

Она чувствовала, как «прелести» всей ее несчастной жизни сковывают ее, словно в каком-то жутком сне. Из глубокого омута, о наличии которого она и не подозревала, поднялась трепещущая ярость, грубая и нацеленная ни на что конкретно и на всё сразу: гнев на Табайю, на это жалкое создание с