Отречение от благоразумья - Андрей Мартьянов

Хм. Кажется, мы имеем дело со случаем, который в терминологии инквизиции именуется «получением дара от представителя потусторонних сил». Однако владение таким подарком всегда чревато угрожающими последствиями.

— За подобное умение всегда приходится расплачиваться, — вскользь заметил я. — Вряд ли мэтр Никс составляет исключение. Интересно, как он выкупает право на владение?

— Vice versa3, — бросил Штекельберг. — Это еще вопрос, кто кому принадлежит: Виноградник — Никсу или Никс Винограднику. Платить за него магистр будет ой как долго. Может, всю жизнь. Сегодняшнее представление ему точно обойдется недешево, не говоря уж о мести за похищенного Голема.

— Он его украл? — я поневоле фыркнул, оценив ситуацию: ученые мужи без зазрения совести таскают друг у друга магические артефакты. — У кого, Бен Бецалеля или Ди?

— Статую — у еврея, бумажку с заклинанием у Ди, — уточнил мой спутник, вновь извлекая из кармана черную маску и затягивая шнурки. — Сам Никс, разумеется, в этих злодеяниях не участвовал и даже близко не подходил. Все сделали за него. Рабби Лев отнесся к похищению в традициях своего племени, с философическим смирением, а вот Ди разозлился. У него в доме устроили изрядный бардак и, кажется, самому мэтру тоже досталось.

— Кто же взял на себя труд осуществить сие противозаконное деяние? — как бы невзначай осведомился я.

— Они, — Станислав кивнул в сторону замка и необычно серьезно попросил: — Сделайте одолжение, постарайтесь сейчас не упоминать имени Клая. Узнаете кого-нибудь — тоже молчите и постарайтесь забыть. Кстати, у вас отыщется шарф или какая тряпка, закрыть лицо?

— К чему такие предосторожности? — с невиннейшим видом спросил я. — Все-таки, откройте страшную тайну — за кем вы следите? И где, в конце концов, мы находимся?

— Разве вы здесь никогда не бывали? — настала очередь пана Штекельберга удивляться. — Это же Карлштейн.

— Императорская резиденция? — в моей голове ослепительно вспыхнул целый фейерверк противоречащих друг другу предположений и догадок. — Вы хотите сказать...

— Именно, — короткий ответ вдребезги разбил все надежды.

Поравнявшись с воротами крепости мы, не сговариваясь, остановились. Правая створка лежала на земле, левая раскачивалась на одной уцелевшей петле. В который раз за долгую нынешнюю ночь я не поверил увиденному — под ударами Голема огромные железные крепления, глубоко вбитые между каменными блоками и залитые там не одним ведром скрепляющего раствора, просто вывалились. Уцелевшие факела скупо освещали внутренность низкой въездной арки и расшвырянные повсюду последствия штурма — трупы как защитников, так и нападающих в козлиных масках. Бросались в глаза расплывающиеся по стенам и потолку грязно-белые полосы смерзшегося снега и льда: знак пребывания Голема, всегда сопровождаемого ореолом нездешнего холода.

 Мне совершенно не хотелось въезжать внутрь. Секретарь наместника, похоже, целиком и полностью разделял это незамысловатое желание. Но если у меня еще оставалась возможность смыться, то его отсутствие сразу вызовет подозрения. Вдобавок мне не хотелось бросать Штекельберга в одиночестве. Не каждый день предоставляется возможность самолично увидеть, как штурмуют — причем успешно — оплот королевской власти. Переворачивается страница истории, кто и что напишет на следующей?

— Поехали? — обреченно вздохнул Станислав. — Мне нужно быть там, убедиться, что Клай и его мальчики не прикончили больше народу, чем требуется. Старший Клай, — он угадал мой еще не прозвучавший вопрос. — Игнациус.

— Так это переворот? — как можно равнодушнее спросил я, шаря по мешкам и сумкам в поисках неизменно возимой с собой полумаски из черного фетра. Видимо, я переступил некий порог, за которым человек перестает испытывать любые чувства, включая страх и удивление, и просто созерцает происходящее.

— Какой переворот? — в голосе Штекельберга прозвучало такое искреннее возмущение, что вряд ли кто усомнился бы в его верноподданности. — Господь с вами! Разве годиться восставать против законного правителя? Да сотня уважаемых и добропорядочных представителей почтенного крестьянского сословия клятвенно подтвердит, что из лесов примчались разъяренные демоны, ведомые Жницей, и уничтожили короля, погрязшего во грехах!

— Полагаете, гарнизон замка присоединится к этим уверениям? — я наконец отыскал смявшуюся маску.

— Те, кто останутся в живых — несомненно. И их свидетельства будут весьма убедительны, — Станислав поднял голову, глянул на возвышающийся над нами бастион, казавшийся в наступившей ночи непроницаемо-черным, и деловито осведомился: — Вы как, с мной или предпочтете бесследно исчезнуть?

— Еще парочка честных ответов, и моя жизнь в вашем распоряжении, — откликнулся я. — Можете объяснить, какая бешеная собака цапнула фон Клая, после чего он примчался сюда? И как Генрих фон Турн допустил подобное?

О крутом нраве старшего сыночка почтенного семейства Клаев знали все. Смысл его существования определялся двумя понятиями: ненавистью и стремлением нарушать любые запреты. Старый барон, не выдержав очередной эскапады наследника, официально лишил Игнациуса прав на имя, семейные владения и капиталы, передав их младшему, Франциску — более уравновешенному, но склонному к мотовству и легкой жизни. Игнациус в отместку порвал с Римской Церковью, перейдя на сторону протестантов и став в Праге вторым человеком после фон Турна — единственным, кто умел держать своего помощника в стальной узде и направлять его силы в необходимую сторону. Неужели за время моей поездки во Францию произошла смена власти и фон Турн больше не у дел или мертв?

— А он за решеткой, — охотно доложил господин секретарь. — Вторую неделю торчит в Далиборке, дожидаясь разбирательства своего крайне запутанного дела по обвинению в неуважении к законной власти, подстрекательстве к бунту и распространении слухов, порочащих королевское имя. Вдобавок господин кардинал тоже требует свой кусок протестантского мяса. Вот Игнациус и остался без надлежащего присмотра.

— Но нападение на королевский замок... — заикнулся я.

— Как ему намекнули, это лучший способ разрешить большинство тягостных вопросов, — под маской возникла кривоватая язвительная ухмылка, невидимая, но отчетливо различимая в интонациях.

— Понятненько... — ничего я не понимал, но нельзя же это выдавать? Следующий вопрос сам сорвался с языка: — Кто такая Белая Панна, вы недавно ее упомянули? Тоже местное предание?

— Она давно покинула нас, — глухо и чересчур поспешно проговорил пан Штекельберг. — Так в народе зовут княгиню Либуше, основательницу Праги. Ее дух сберегает Чехию от бед, да только непохоже, чтобы она уделяла нам в последнее время хоть капельку внимания...