Проклятие черного единорога. Часть третья - Евгения Преображенская

всех его жителей пожрало Ничто и, возможно, как и они с братом, уцелел ещё кто-то… В надежде отыскать среди бесчисленных миров души любимых, осиротевший хранитель стал странником. Но с течением столетий вера эта угасла, и в душе странника родилась боль, подобной которой не знал и не узнает никто из людей.

Тогда он решил забыть своё прошлое. Сайрон предпринял множество попыток, но безуспешно. В конце концов, обезумев от страданий, он решился отсечь часть своей земной души, что отвечала за чувства… Обменяв её на демоническую, он надеялся обрести способность властвовать над страстями, подобно хранителю Калоса.

Сайрону не было нужды в управлении другими созданиями, однако он хотел притупить ту остроту чувств, что была дарована ему, как хранителю, в человеческом воплощении. Маг силился смирить накал своего пламени: усреднить, обесцветить. И это у него почти получилось. Почти…

Если чующие душу эльфы Ферихаль называли Бацуна Эмона Повелителем демонов, то Сайрона они прозвали Демоном…

* * *

Поначалу Дженна не увидела ничего, кроме скопления камешков, беспорядочно закреплённых на вертикальной поверхности скалы. Они не походили один на другой: различались по форме и размеру, были округлые и угловатые. Однако имелось у них и кое-что общее: блестящие от влаги камни будто крали цвет! Лес, озеро и небо, отражаясь в них, обретали один-единственный оттенок — тёмно-серый.

Несмотря на душный полдень, от мозаики отчётливо веяло холодом. Но не освежающим, подобно тому, который дарили глубинные родники озера. Напротив, болезненный озноб пробирал при взгляде на изображение. Сердце замирало в груди, всё радостное и светлое будто укрывал ледяной иней, а зрителю оставались лишь страх и отчаянье.

Картина завораживала, затягивала в себя смотрящего и отторгала всё отражающееся. Казалось, ум противится, не желая признавать увиденное! Лишь через некоторое время Дженна начала различать в беспорядке фрагментов отдельные линии и углы. Они расходились в разные стороны и складывались, образуя странный орнамент.

Постепенно картина делалась всё чётче, точно изображение воплощалось из тумана. Всё целостнее становились раздробленные части, сливаясь друг с другом в единый рисунок. Осознав его, девушка невольно отшатнулась.

— Нет-нет-нет-нет, — её губы скривились в гримасе ужаса.

Изображение было чуждо лесу, озеру и небу над ними. Образы на картине не принадлежали этому миру, но в то же время были хорошо знакомы Дженне!

…А в центре мозаики застыли двое.

— Это она… Кхор меня подери, она узнала… — прошептал Индр, не оборачиваясь к спутникам. — Ты был прав, Донас’ен, — лицо музыканта застыло как каменное, от волнения голос выдал несвойственные ему скрипучие ноты. — Она — та самая недостающая фигура в нашей игре…

— Всё, что когда-то изобразила твоя сестра, сбылось, — беспечно ухмыляясь, кивнул дану. — Героиня её картин — не из какой-нибудь страшной сказочки, она столь же реальна, как и мы с вами.

— …Ты почуял, но смолчал, подлый лис, — процедила Кейя Пуни, обращаясь к наёмнику. — Надо было прикончить её ещё в Энсолорадо, пока девчонка не набрала силу! — она сжала кулаки. — Ах, если бы я только знала! Восставшие мертвяки и пламень покажутся цветочками, когда…

— …Ты знаешь, я против убийств, — ледяным тоном прервал её Индр. — Тебе как никому должно быть известно, что болезнь должно лечить, если есть хотя бы крупица надежды…

— Прости, — смиренно склонила голову Красная. — И всё же позволь не согласиться. Напоминаю, что твой выбор уже стоил Северу немалых жертв…

— …Гьюзайлин сама сделала выбор, я не мог и не желал противоречить, — отрезал Индр. — Она выбрала жизнь под гнётом проклятья… — Мужчина прикрыл глаза, пряча горечь за улыбкой. — Моя любимая сестра видела замысел Единого, она слышала Его музыку… Игра Создателя должна идти своим чередом, — провозгласил он. — Как бы тяжело ни было…

Наёмники стояли за спиной у хранителя Севера. Все трое прятались в тени плакучих ив, но их взгляды были обращены в сторону берега. Наблюдать за Дженной было позволено лишь Индру.

— Нет! — вдруг вскрикнула чародейка.

Она попятилась, выставив руки перед лицом, будто защищаясь от чего-то. В следующий миг сознание покинуло девушку. Дженна упала в воду.

— …Индр, пусть это будет концом игры, — простонала Красная, услышав плеск. — Сегодня выбор за тобой…

— О, сладкая моя, — ответил наёмнице Донас`ен, — Дженна подружилась с Маргом, и так просто она не утонет, будь то даже мёртвая вода…

— Хотел бы я, чтобы ты был прав, Донас’ен, — проговорил Индр, спешно направляясь к озеру. — В противном же случае конец может прийти нам. — Перед тем как войти в воду, он обернулся, и глаза его вспыхнули янтарным пламенем. — Помните, Сайрон уже уничтожил один мир! Кто знает, как он поступит, потеряв Дженну…

Рябь пробежала по мозаике. Камни дрогнули и как будто слились друг с другом. Углы и линии на картине начали расти и расширяться, превращаясь в лабиринты конструкций.

Стремительно и неотвратимо изображение обретало объём. Возносились башни домов, походящие друг на друга, словно близнецы. Серые улицы расползались сеткой паутин. Девушка уже не смотрела на картину, но была её частью.

Немея от ужаса, она ощутила на своих губах безвкусный ветер. Под его мелодию по узким улочкам танцевал пластиковый мусор: шелестели обёртки, бренчали бутылки. Лишь их искусственная песня разносилась по городу, и больше не было ни звука.

Ощутив нечто у себя в руке, Дженна посмотрела вниз: сломанная сабля алела в её липких от крови пальцах. Странно, но зрелище это не вызвало в чародейке никаких эмоций.

Её разум сухо отметил, что чувства стираются, блекнут. И панцирь, что закостеневал на месте некогда живого движения души, был не доспехом, который защищал сумеречных лис после ритуала единоцелостности, но уродливым горбом, который довлел над душой.

— Нет! — переборов оцепенение, крикнула Дженна.

— Нет! — вторили улицы эхом разбитого зеркала. — Нет! Нет-нет-нет…

Город рассыпался, будто стеклянные декорации, обнажая новую сцену.

Осколки прыснули в стороны и замерли на открывшемся синем полотне мигающим светом созвездий. Под их сводом раскинулись опустелые земли. В сумраке туманов виднелись зачахшие деревья, что когда-то были густыми лесами. Останки строений на месте великих городов топорщились, словно гнилые зубы.

Дженна увидела вороную лошадь. Высокая и стройная, она бежала навстречу девушке. Глаза её с горизонтальными зрачками сияли подобно рубинам, на губах выступила белая пена. Сияние луны переливалось холодными всполохами на блестящей чёрной шерсти и… на витом роге.

Чёрный единорог поднялся на дыбы, и равнину огласил неистовый крик. Вопль этот не имел ничего общего с лошадиным ржанием. В нём звенела чистая мощь и… боль.

Крик единорога странным образом рассеял серость, сковавшую душу Дженны. Чувство восторга пробилось сквозь панцирь безразличия. И желание помочь волшебному зверю вспыхнуло в