Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

чувства, до ревности включительно. О! какое это ужасное чувство – ревность… И в материале для него не было недостатка, потому что коварный Жоржик ухаживал за каждою юбкой. Одних кузин у него было несколько дюжин. Настасья Ивановна глубоко страдала и бранила Жоржика, называя его про себя «проклятым моржиком». Но ведь он решительно был не виновата, что все дамы ухаживали за ним, в чем Настасья Ивановна убеждалась каждый день собственными глазами.

«Да пусть ухаживают, а он все-таки мой, – думала девушка, глядя на ухаживавших дам с подобающим в таких случаях презрением. – Мой, мой, мой… еще раз мой… А вы, несчастные, и не подозреваете ничего. Мой моржик…»

Это чувство собственности выросло как-то само собой и даже перешло в своего рода скупость. Настасья Ивановна владела Жоржиком безраздельно. Ей принадлежал каждый его взгляд, каждое движение и каждая мысль. Она мысленно гуляла с ним каждый вечер под звуки музыки, а потом уходила в тенистые аллеи векового парка, где рассказывала ему все, все… Она рано осталась сиротой и выросла у тетки, бедной и больной женщины, которой сейчас помогала. Десяти лет тетка отдала ее в швейный магазин, где она пробыла ужасных пять лет и едва вырвалась. Ее морили голодом, били, заставляли работать по восемнадцати часов в сутки. Потом она вырвалась из этого ада благодаря дальнему родственнику, служившему на финляндском пароходике, который доставил ей место кассирши на одной из маленьких пристаней-плотов на Фонтанке. Там была тоже будка, только еще хуже, чем здесь: единственное окошечко упиралось в рыбный садок, и она видела только руки счастливых пассажиров, плативших ей в кассу по две копейки. Фонтанка всегда такая грязная, и она с ранней весны до глубокой осени дышала зараженным воздухом. А тут еще постоянная сырость от воды… Жоржик все это выслушал и так хорошо ее жалел, а она рассказывала и плакала счастливыми слезами. Он ведь такой добрый и славный… А там, на садовой эстраде, играла такая хорошая музыка, и вместе с Настенькой плакали и скрипки и медные трубы, и тихо жаловались контрабасы.

Одним словом, девушка переживала все муки непережитого счастья.

Итак, день стоял осенний, с бодрым осенним холодком, что Настенька скоро почувствовала, когда забралась в свою будку. На ходу похолодевший воздух действовал ободряюще, а в будке он заставил ее дрожать и прятать покрасневшие руки в рукава.

– Ух, студено! – выкрикивал кто-то из фруктовых молодцов, похлопывая руками. – Хоть в шубу полезай, в самый раз.

Утром газеты раскупались нарасхват, и Настасья Ивановна едва успевала давать сдачу, что всегда ее немного сердило. Ведь она одна, а покупателей много, и каждый требует сдачи, точно нельзя вперед приготовить пятачок или семь копеек. К одиннадцатичасовому поезду неожиданно явился Жоржик. Он пришел пешком, такой свежий и розовый от осеннего холода. Заложив руки в карманы и насвистывая арию из «Маскотты», Жоржик бродил по платформе с деловым видом.

«Ах, какой он хорошенький сегодня», – с гордостью подумала Настасья Ивановна, глядя на него с чувством собственности.

Жоржик подходил раза два к ее будке, что-то раздумывал и говорил:

– Э… у вас нет спичек, барышня?.. э?..

– Нет, я торгую газетами… Хотите «Новости»?

– Э… я читаю только «Петербургскую Газету»…

В сущности, Жоржик не читал даже и «Петербургской Газеты», потому что чувствовал органическое отвращение к печатной бумаге. Вся его литература заключалась в анонсах скачек и вообще в отделе спорта. Он мог перечислить фамилии всех жокеев, знал наизусть родословную каждой лошади и всевозможные рекорды, чем по справедливости мог гордиться в своем велосипедном кругу. А дома у себя, где духовные потребности исключительно удовлетворялись одной «Петербургской Газетой», он являлся великим светочем, оракулом и авторитетом, потому что вся семья была поглощена спортом, до семилетней Вовочки включительно. Таких спортсменских семей было несколько, и летом на даче между ними устраивалось что-то вроде семейного тотализатора, составлялись пари и велись самые ожесточенные споры по поводу разных фаворитов, рекордов и особенно по поводу будущих выигрышей. Из болтовни велосипедистов Настасья Ивановна знала многое о семье Жоржика, о какой-то его сестре Рите, которая обладала счастливым даром предсказывать будущие выигрыши, и сейчас решила, что Жоржик, вероятно, жестоко проигрался в тотализатор и поэтому имеет такой деловой вид. Но причина оказалась другою.

Настасья Ивановна думала, что Жоржик ушел, как вдруг услышала его голос сейчас рядом со своей будкой, где стояла решетчатая деревянная скамейка. Да, это говорил он, но таким убитым, растерянным тоном.

– Послушай, Люся, так нельзя… – виновато повторял он. – Э… наконец тут публика… нас могут услышать…

– А мне все равно, пусть слушают, – отвечал решительный женский голос с хриплыми нотами. – Да, пусть все смотрят, как несчастный мальчишка… ведь ты мальчишка… Да, как такой скверный мальчишка обманывает меня. О! я все знаю, вижу и понимаю!..

Настасья Ивановне показалось, что кто-то ударил ее прямо по лицу. Она страшно побледнела и чувствовало только одно – что ей дышать нечем. Ее Жоржика смели называть мальчишкой!.. И кто же, какая-то старая, озверевшая баба… Настасья Ивановна видела, как она подходила давеча к Жоржику, – совсем-совсем старая, брюзглая и нос крючком, а глаза, как у вороны, злющие, противные, бессовестные.

IV

Положение Жоржика ухудшалось с каждою секундой. Он старался незаметно отступить к линии вагонов, но энергичная дама загородила ему дорогу.

– Ты хочешь бежать, скверный мальчик!.. – возмутилась она в окончательной форме. – А кто платил за твою игру на тотализаторе, а?..

– Люся, ради Бога!.. – умоляюще шептал Жоржик, оглядывался, на фруктовую лавку, которая, как ему казалось, вся состояла из улыбающихся рож. – Мы обращаем на себя общее внимание.

– Я этого и хочу!..

Несколько кондукторов наблюдали эту сцену и тоже улыбались. Станционный жандарм шагал по платформе, делая вид, что ничего не замечает. Сидевшая на скамье швея с картонкой долго удерживалась и наконец фыркнула, зажимая рот рукой. В дверях концертной залы показался Хайбибула. Он видал на своем веку столько скандалов, что уже не мог ничему удивляться и только сурово сдвинул свои густые брови, когда зонтик в руках Люси начал принимать угрожающее положение.

– Ловко барыня отчекрыживает велосипедиста, – хвалили фруктовые молодцы.

– А не играй в тотошку на чужой счет…

– Ужо вот она ему залепит прямо по наружности… Лихая барыня, настоящий французский скипидар.

Настасье Ивановне показалось, что у нее точно сто ушей и глаз, и что она видит и слышит всех зараз, а главным образом ее внимание сосредоточивалось на зонтике, которым Люся размахивала все с большим азартом. Вот-вот эта сумасшедшая баба ударит Жоржика и ударит непременно по лицу. Дальше Настасья Ивановна помнила