Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Признавая ухудшение ситуации, президент Буш, как раз перед моим утверждением в должности, приказал увеличить численность американских войск в Афганистане с 21 000 до 31 000 человек за два года – он назвал это решение «Малой волной». Также президент распорядился вдвое увеличить финансирование восстановительных работ, направлять в страну больше военно-гражданских групп (они выезжали на «места», в провинции, где активно реализовывались проекты по восстановлению экономики Афганистана), поручил принять меры по улучшению повседневной жизни афганцев, санкционировал увеличение численности афганской армии и призвал посылать в Афганистан больше американских гражданских экспертов, чтобы они научили местных чиновников в Кабуле трудиться эффективнее (и помогли справиться с коррупцией). Еще Буш обратился к нашим союзникам, убеждая «приложить все необходимые усилия» и отбросить «национальные препоны», ограничивавшие боеспособность коалиционных подразделений.

Таков был фон моего первого визита в Афганистан в середине января 2007 года, менее чем через месяц после принесения государственной присяги. Как и в мою первую поездку в Ирак, меня сопровождал генерал Пэйс. Около полуночи мы приземлились, пересели в бронированные джипы и покатили в составе усиленного конвоя на главную базу США в Кабуле – Кэмп-Эггерс. Повсюду лежал снег, дороги заледенели, температура была градусов двадцать[57]. Меня разместили в здании, принадлежащем «Бадру»[58]: маленькая спальня на втором этаже, тусклое освещение, кровать, кушетка, кресло, письменный стол и шторы, причем вся обстановка, похоже, доставлена сюда из старого студенческого общежития. Мои сотрудники поселились все вместе с одном номере с четырьмя двухъярусными кроватями. Мы понимали, что «роскошествуем» по сравнению с нашими войсками, и никто не жаловался.

Наутро я встретился с нашим послом, Рональдом Нейманом, затем с командующим американским контингентом генерал-лейтенантом Карлом Эйкенберри, затем с другими командирами, а в завершение – с командующим Международными силами содействия безопасности (коалиции под эгидой НАТО), британским генералом Дэвидом Ричардсом. В совокупности, если брать все встречи, я услышал следующее: повстанческое движение «Талибан» усиливается, убежища талибов в Пакистане создают серьезные проблемы, весна 2007 года будет более жестокой, чем предыдущая, необходимы подкрепления. Мне пожаловались, что страны – участницы НАТО не выполнили обещания и «недопоставили» примерно 3500 военных инструкторов, а Эйкенберри – которому предстояло отправиться домой через неделю после моего визита по причине ротации кадров, – попросил в преддверии весеннего наступления продлить афганскую командировку батальона 10-й горнострелковой дивизии (это около 1200 человек).

Я сказал Эйкенберри, что, если он и вправду видит необходимость в подкреплениях, я готов рекомендовать данную тактику президенту. В то же время, как указал Пэйс, дополнительные войска для Афганистана означают увеличение нагрузки на американскую армию, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Я подчеркнул, что хочу сохранить инициативу и не позволить талибам перегруппироваться, а Пэйс привлек наше внимание к очевидной – но оттого не менее существенной – загвоздке: с учетом «Большой волны» в Ираке, где задействованы 160 000 человек, армия и корпус морской пехоты попросту не имеют достаточных людских ресурсов для Афганистана. Я принял предложение стать министром обороны, намереваясь обеспечить наших командиров в Ираке и Афганистане всем необходимым для победы. В свой первый же визит в Афганистан я понял, что не в состоянии реализовать это намерение в обоих местах одновременно.

В тот же день мы вертолетом полетели на восток, перевалили через заснеженные горы и приземлились на передовой оперативной базе Тиллман, которая расположена на высоте приблизительно 6000 футов[59] на востоке Афганистана, всего в нескольких милях от границы с Пакистаном, в зоне основного «коридора» проникновения талибов на афганскую территорию. Когда мы приземлились, я не мог не вспомнить, что чуть более двадцати лет назад, в качестве заместителя директора ЦРУ, был на пакистанской стороне границы, смотрел на Афганистан и вел переговоры кое с кем из тех самых людей, с которыми мы теперь сражаемся. Суровое напоминание о нашей ограниченной способности заглядывать в будущее и предвидеть непреднамеренные последствия наших действий. Именно оно заставляло меня проявлять максимум осторожности, когда речь заходила о военных операциях в новых регионах.

Нас встретил капитан Скотт Хорриган, командир базы Тиллман, организовавший для меня своего рода экскурсию. Его бойцов поддерживали примерно 100 афганских солдат – таков был гарнизон укрепленного форпоста в горах, названного в честь капрала Патрика Дэниела Тиллмана, профессионального футболиста, который был призван в армию и трагически погиб в Афганистане от «дружеского огня» в 2004 году. Пешая экскурсия по снегу, камням и грязи лишний раз вынудила меня посочувствовать нашим молодым парням, затерянным в этой глуши, вдали от всех соблазнов современного общества. Капитан Хорриган руководил дорожным строительством, договаривался с местными племенными советами, обучал афганских солдат и воевал с талибами. Его база минимум раз в неделю подвергалась ракетно-минометному обстрелу. От перечня его обязанностей и от того делового тона, каким он их описал, у меня перехватило дыхание. Мне подумалось, что ответственность, возложенная на этого молодого капитана, власть и независимость, которыми он обладал, существенно затруднят для него возвращение к повседневной гарнизонной жизни в мирное время, не говоря уже о возвращении на «гражданку». Больше, чем любой брифинг в штабе, скромная компетентность, деловитость и сноровка, мужество, которые демонстрировали сам капитан, его первый сержант и его солдаты, убедили меня, что мы непременно победим, если изыщем верную стратегию и соответствующие ресурсы.

Драматическим контрастом посещению базы стала моя первая встреча с президентом Карзаем вечером того же дня – в президентском дворце в Кабуле. Своим положением и самой жизнью Карзай был обязан американской поддержке, при этом он оставался пуштуном до глубины души – и афганским националистом. Соответственно недоверие и неприязнь к англичанам, которые неудачно пытались «умиротворить» Афганистан в девятнадцатом веке, были в его ДНК. В последующие четыре с половиной года мы с ним встречались много раз, часто один на один, при каждом моем новом визите в Афганистан. Со временем мы стали вести друг с другом весьма откровенные разговоры. За несколько дней до моего первого визита его жена родила сына, и на следующих совещаниях я всегда спрашивал об этом мальчике, которым Карзай очень гордился. Иметь дело с Карзаем было невероятно сложно и требовало изрядного терпения, особенно если приходилось общаться с ним почти каждый день, но я быстро понял, насколько важно внимательно его слушать; увы, слишком многие американцы, в том числе все наши послы, сменившиеся в стране за мою бытность министром, делали это крайне редко. А ведь Карзай совершенно открыто высказывался о том, что его заботило. Задолго до того как такие проблемы, как жертвы среди гражданского населения, действия частных охранных подразделений, ночные рейды и использование собак в патрулировании, стали предметом малоприятных публичных споров между Карзаем и международной коалицией, президент Афганистана поднимал эти вопросы в частном порядке. Мы чересчур медленно улавливали эти сигналы и принимали меры. Карзай понимал, что коалиция ему действительно необходима, однако он остро реагировал на всякое действие, способное разгневать афганский народ, вызвать сомнения в насущной потребности присутствия иностранных войск в стране и выставить его самого в дурном свете в глазах соотечественников. «Конечно, у меня много недостатков, – сказал мне Карзай однажды, – но я знаю свой народ».