Я — ярость - Делайла Доусон

Было бы еще хуже, если б Эми тоже вдруг не расплакалась. Челси слышит рядом рыдания, тяжелые вздохи и, судорожно глотая воздух, она видит, что никто из сидящих за столом не остался равнодушен. Даже у Мэтта покраснели глаза, и он постоянно вытирает слезы о предплечье.

— Это все я и есть, — тихо говорит Челси, и у нее вырывается стон. — Ну кроме наркотиков разве что.

— Но это не твоя вина, — отвечает Арлин. В ее ровном голосе звучат искренность и сила. — Ты — жертва. Ты страдаешь от тяжелой болезни. Ты все еще человек, и ты не одинока. И ничто из случившегося не произошло по твоей вине.

— Я должна была… должна…

— Что, не давать комару во Флориде укусить тебя? — с легким смешком интересуется Арлин. — Не заражаться болезнью, которая заставила лучших ученых мира биться неделями, пока они не разобрались в механизме заражения? Ты бы сказала человеку с малярией, что он что-то там должен был сделать?

— Я…

— Ну конечно нет, ты бы ничего такого не сказала. Ты бы проявила к нему сострадание. Мы делаем всё, что в наших силах, потому что сейчас странные времена, и мы находимся в диких обстоятельствах. Но мы — выжившие.

Повинуясь твердому голосу Арлин, Челси слегка поднимает голову. У Арлин горят глаза — карие и очень серьезные.

Ей бы в президенты баллотироваться. Челси отдала бы ей свой голос, это точно.

— Мы пережили очередную эпидемию, и мы есть друг у друга. Может, старому миру пришел конец, но сейчас мы прокладываем свою дорогу в новом мире. Мы как семья, и у нас есть работа. Если ты пришла сюда, так это потому, что идти тебе больше некуда, — как и всем остальным. Нам остается только двигаться вперед. Вместе.

Арлин встает, подходит к Челси, заставляет ее тоже подняться и крепко обнимает. И Челси хочет остановить ее, потому что от нее, наверное, нестерпимо воняет и она в крови, в слезах и в соплях, но объятия Арлин — это как откровение. В них заключено каждое ее слово. Арлин прочная, крепкая, монументальная. Она обнимает Челси, и это похоже на объятия в ситкомах, после которых все становится замечательно и музыка нарастает. Это те самые объятия, которых все были лишены на год из-за ковида, — и потому теперь ценят еще больше. Арлин машет рукой Эми, и та присоединяется к ним, все еще всхлипывая, а потом подтягиваются и все остальные, и это немного похоже на вчерашнюю кучу-малу — но только совсем по-другому.

Семь людей, рыдающих вместе.

Семь людей, обнимающих друг друга.

Семь незнакомцев, которые встретились только вчера, но теперь между ними связь более крепкая, чем у большинства близких людей на планете.

Они — жертвы. Зараженные. Выжившие.

— Ладно, в общем, я Девица из Флориды. Пожалуйста, скажите, что я смогу избить кого-нибудь свернутой газетой, — наконец говорит Челси, оказавшаяся в самом центре. Она не уверена, как долго они еще могут обниматься, пока это не станет выглядеть совсем уж странно.

— Газеты умерли, — комментирует Мэтт, нависая над всеми.

— Тогда я буду швыряться игрушечными крокодилами.

— Это подойдет, — нараспев говорит Арлин, будто это колыбельная. — Это подойдет.

Элла моргает, стоя в гостиной миссис Рейлли. Только что она размышляла над какой-то мыслью, но тут же забыла ее. Глаза горят, будто она плакала. Ну что ж, пора возвращаться к… Чем она там собралась заняться? Пообедать?

И тут она замечает тело на полу.

Это дядя Чед.

И сразу вспоминается все остальное.

Ну, по крайней мере большинство.

Кроме самого главного, жизненно важного, связующего звена. Обед из морозилки. Месиво, которое осталось от полицейского, истекающего кровью на ковре миссис Рейлли.

Это как выйти из наркоза. Все еще чуточку нереально. Все еще не доходит.

Наверняка это сотворил кто-то другой.

Она смотрит на руки. Костяшки в синяках, распухли и покраснели. Несколько ногтей сорвано вместе с кожей, сочится кровь.

Она сделала это, но не может ничего вспомнить.

Она помнит, что… хотела это сделать. Но только в мыслях, как самое нормальное существо, загнанное в ловушку.

Итак, значит Ярость.

Вот как это происходит.

Она была здесь, потом ее не стало, потом она снова вернулась в свое тело.

Надо со всем разобраться.

Сперва Элла запирает дверь. Это важно. Отец дома ждет вестей от дяди Чеда, и нельзя, чтобы он проявил любопытство и именно сейчас вздумал зайти в дом. Дверь с внутренней стороны вся в кровавых потеках — но об этом она подумает потом.

Потом она смотрит на…

На то…

На то, что сотворила. На то, что осталось от дяди Чеда.

Он лежит на полу на спине. Вместо головы — мясистая каша из костей, мозгов и крови. Почти ничего не осталось от лица. Рядом лежит расколотая надвое хрустальная конфетница, стекло все в крови. Должно быть, она…

Закаменевшие от времени ириски рассыпаны по темно-синему ковру, как подмигивающие звезды.

В этом человеке, которого она знала и боялась всю жизнь, есть что-то отталкивающее, как будто она смотрит на картину Гойи в музее и знает, что так и было задумано художником, чтоб она смотрела и смотрела. Ее гипнотизируют мельчайшие детали, например лоскут уха и то, как кровь меняет цвет в зависимости от поверхности, на которую попадает.

Трудно сказать, откуда это онемение: она находится в шоке от травмы, нанесенной пониманием того, что делает с человеком Ярость, — или, может, все еще застряла в «дерись, беги или замри»-инстинкте?

Не имеет значения.

Не так уж у нее много времени.

Она раздевается и запихивает одежду в очередной мусорный пакет, спешит в душ, включает воду на максимум и смывает всю кровь, а потом до бесконечности оттирается скрабом. Надевает старую, не очень хорошо сидящую одежду из сумки и понимает, что вся одежда поновее заперта в бабушкином доме за воротами. Вот дерьмо! Надо уезжать отсюда, но домой нельзя, и ходить в этом старье она тоже долго не сможет.