медведица,или легенда о Черном Янгаре - карина

   Грязный.

   И смердит. Отсюда чую вонь.

   Брухва повел головой, втягивая воздух. А губы его дрогнули.

   - Хийси...

   - Уходи, - ответила я, поднимая шерсть на загривке. А он лишь рассмеялся нехорошим лающим смехом.

   - Хийси!

   Я видела его.

   И кривоватое лицо. И рубаху, надетую наизнанку, подпоясанную плетеным ремешком. И драные на коленях штаны. На левую ногу брухва был бос, на правой же носил изрядно прохудившийся продранный сапог. Он осклабился.

   Чует меня.

   И знает, сколь молода я.

   Слаба.

   А он... его окружали обрывки нитей.

   Брухва жил долго, верно, вторую сотню лет разменял. И людей водил по незримым запретным тропам. Взамен брал плату невысокую.

   ...легкие сны.

   ...и толика радости.

   ...свет в чужих глазах.

   ...смех легкий.

   ...и страх.

   Стон или крик. Боль. Слезы. Счастье и горе.

   Ничем старый паук не брезговал. И я, тряхнув головой, зарычала. А брухва погрозил мне посохом. И в следующее мгновенье исчез.

   - Кейсо!- я вдруг четко осознала, что произойдет дальше. - Кейсо, надо уходить, пока...

   Мой лес сонно заворочался, застонал, раскрываясь перед чужой силой. Рваными дырами поползли снега, обнажая черную землю. А та поспешила выкинуть редкую зелень молодой травы. Но не прошло и минуты, как пожухла трава, посерела, стала пылью.

   Брухва спешил тянуть силу.

   И я, отчаянно пытаясь выиграть мгновенья, рвала его плетение.

   Но где мне устоять перед хозяином дорог. И выбравшись из башни, которая сама, казалось, пошатнулась, накренилась, готовая рухнуть, превратиться лишь в груду камней, я вдыхала раскаленный воздух. Пила его, черпала чужую волю, грязную, как вода в сточной канаве.

   - Хийси... - шипел старик, раскидывая плети чужих воспоминаний.

   ...девочка бежит по горячим камням, смеется, тянет руки...

   ...старик жмурится, ловит последние капли осеннего тепла. Дни его сочтены, но он счастлив...

   ...женщина, задумавшись, смотрится в озеро, гадает, куда ушло то, прежнее отражение, в котором она была молода и прекрасна...

   Сотни лиц.

   И тысячи украденных мгновений, за каждым из которых мне мерещится кривая харя брухвы. И снова слышу шепот его:

   - Хийси... слабая...

   Слабая.

   Я отказалась убивать.

   И лишилась той силы, которая отпугнула бы его и любую иную нежить... и теперь незнакомые люди, запертые в памяти брухвы, пожранные им, окружали меня.

   За каждым - путь.

   И сколько же их...

   ...раскинулись дороги, сплелись змеиным клубком, ползут, меняются, зовут меня ступить. Всего лишь шаг, Аану... один-единственный шаг и... где ты хочешь оказаться?

   В Лисьем логе?

   Помнишь ведь овраг за поместьем, тот самый, с ручьем на дне. Ты еще пускала палочки-кораблики с парусами из зеленых листьев. Стены оврага поросли густой травой. В ней удобно было прятаться... и ты пряталась. Целый день проводила там, на дне, не чувствуя ни голода, ни жажды.

   ...или вот конюшня. Сытное тепло, запах лошадей и сена. Голубиное воркование под самой кровлей. И колючая солома, в которую ты зарываешься, словно в перину...

   Сделай шаг, Аану.

   Тропа сама ложиться под ноги, узорчатая, что шкура змеиная.

   - Нет.

   Я переступаю через нее.

   И едва не касаюсь другого пути.

   Чужой?

   Но хочешь, твоим станет?

   Судьбу тоже украсть можно. И разве не мечтала ты хоть раз оказаться на месте сестрицы? Чтобы тебя любили также, как любят ее? Решайся, Аану.

   И окажешься во дворце кёнига, любимой его женой.

   - Нет.

   Подумай, Аану.

   Роскошь нарядов вместо змеиной шкуры. И драгоценные камни в волосах... золото и серебро... несметные богатства у ног твоих. Власть...

   - Нет!

   И тропа сворачивается. А брухва шипит, уже, кажется, раздраженно.

   - Хийси!

   Он бросает под ноги третью дорогу. И в нос вновь шибает запахом гнили.

   - Иди, - велит старик, тень которого видна мне. - Твоя. Если не побоишься.

   Хранитель путей не лжет.

   И я касаюсь босой ступней камня... какой холодный... и не камень вовсе уже - песок. Белый речной. Ракушки проглядывают... куда ни глянь - песок. Он добирается до ограды, сплетенной кузнецами. А я разглядываю железные прутья, каждый - с два моих пальца толщиной. На вершинах их - острые пики. А на пиках - человеческие и звериные головы.

   Искаженные болью лица.

   Мухи жужжат, вьются над ними.

   Снова падалью тянет.

   - Ну же, иди, - брухва уже рядом и тычет посохом в спину. - Погляди, что тебя ждет.

   Шаг.

   Песок ласкает стопы. Нагрелся на солнышке. И присев, я зачерпываю горсть его, чтобы тут же позволить стечь сквозь пальцы. Надо же... я снова чувствую тепло.

   - Ну-ну... глупая хийси.

   Глупая? Пускай себе.

   За оградой - скамьи и много... а на скамьях - люди. Замерли.

   - Это пока.

   От удара посоха брухвы мир вздрагивает. И люди оживают. Меня оглушают крики, свист...

   Что с ними?

   Это не ненависть... но лица искажены... и пахнет от них безумием. Оно - одно на всех, словно волна, накрывшая эту толпу, заставляя ее двигаться в едином порыве, подаваться вперед и отступать. Визжать. Плеваться. Швырять огрызками и гнилью...

   - Азарт, - брухва облизывает губы. Язык у него синий, распухший, как у утопленника. - Вкусно... будет вкусно.

   Он молодеет, напиваясь этой заемной силой.

   А я отворачиваюсь и оказываюсь у самых ворот, которые медленно открываются. И толпа замирает в каком-то жадном предвкушении. Слышу скрип ворота и хриплое дыхание рабов, этот ворот вращающих. Гудение веревки.

   Совокупный вздох толпы.

   И шелест песка под ногами.

   - Он здесь, чтобы убить тебя, - брухва пятерней разбирает спутанные волосы. - Если, конечно, ты не убьешь его, хийси.

   Человек в железном панцире, начищенном до блеска. В нем, словно в зеркале, отражаюсь я.

   Медведица?

   Девушка в медвежьей шкуре, слишком тонкой, чтобы защитить от удара.

   А человек ударит. Он уже поднял копье и листовидный наконечник его ищет цель.

   - Сначала ранит, - деловито замечает брухва.