Паутина - Весела Костадинова

психологической помощи местного предпринимателя Максимилиана Владимирова…"

На экране замелькали кадры — здание Центра, полицейские, выходящие из дверей с картонными коробками, крупным планом — строгие лица оперативников, явно сосредоточенных на работе.

Сердце бешено стучало в груди.

"Сам Владимиров в настоящее время задержан. Ему вменяется уклонение от уплаты налогов в особо крупном размере, а также мошенничество," — ровным, но напряжённым голосом зачитывал диктор.

Картинка сменилась, и на экране появился сам Максимилиан Владимиров. Его выводили из здания в сопровождении двоих полицейских, руки скованы наручниками, плечи напряжены, но осанка остаётся всё такой же надменной. Он старался держать лицо, не выказывать эмоций, но едва заметное движение челюсти выдавало, что внутри него бурлит гнев. На секунду, он посмотрел прямо в камеру, и я вздрогнула — синие глаза словно снова поймали меня.

Внутри что-то дрогнуло.

Вокруг него тут же вспыхнула вспышка камеры, журналисты наперебой выкрикивали вопросы:

— Господин Владимиров, что вы можете сказать в свою защиту?

— Это ошибка или признание вины последует?

— Что будет с вашим Центром?

Но он не отвечал. Его молчание говорило громче любых слов.

Сцена закончилась тем, как его аккуратно, но твёрдо усадили в служебный автомобиль, а дверца с глухим стуком закрылась, отрезая его от взглядов толпы. Камера вновь переключилась на диктора, который продолжил репортаж:

"Следственные мероприятия продолжаются. По предварительным данным, речь идёт о многомиллионных махинациях с финансовыми отчётами организации. На данный момент неизвестно, будет ли предъявлено дополнительное обвинение, но источники утверждают, что это лишь начало масштабного расследования."

— Смотрим, друзья, Ура. ру, Коммерсант и АиФ выпустили большие статьи о махинациях Владимирова, — едва скрывая удовлетворенную улыбку, заметил Василий. — Попался, паук!

Я уткнулась лицом в плечо Игоря, на лице которого сияла счастливая улыбка.

Свободна. Наконец-то действительно свободна.

Это осознание пришло не сразу. Оно не обрушилось на меня лавиной эмоций, как я ожидала. Не вызвало слёз радости или крика облегчения.

Вместо этого внутри было странное, пустое пространство.

Мне было и радостно, и страшно одновременно.

Одно я знала точно — паутина, что удерживала меня целый год рассыпается пеплом, опадает, исчезает, даря свободу. Горькую, сложную, но свободу.

Василий подошел ближе и внезапно тоже обнял меня, забирая у Игоря. Тот возражать не стал, отступил на пару шагов назад.

— Все, голубка, — тихо сказал Вася, — теперь расправляй крылья. Лети высоко, Лиана, и не оглядывайся назад.

— Спасибо, — прошептала я ему.

За спиной, у края веранды, стоял Аркадий. Он молча смотрел в лес, но его глаза говорили больше, чем могли бы любые слова. Там стояли слёзы. Непролитые, страшные, тяжелые, но в то же время — это были слёзы облегчения.

Катя, до этого державшаяся в стороне, вдруг фыркнула, нарушая нарастающую тишину.

— Ну, пиздец у нас мужики с тобой, — буркнула она, стрельнув в меня взглядом. Глаза её тоже подозрительно блестели, но она, как всегда, держалась бодро. — Пошли, сделаем им чаю и успокоительного, голубка.

Она хмыкнула, качая головой.

— А то они нам тут устроят…

Я вдруг поняла, что улыбаюсь.

46

Это было самое тяжёлое лето в моей жизни. Лето, которое заставило меня окончательно повзрослеть, открыть глаза на реальность и столкнуться с правдой, от которой я так долго пыталась убежать. Лето, когда я собирала себя по осколкам — не только своё тело, но и свою жизнь, свои мечты, свою прежнюю любовь к миру, которую мне пришлось заново искать.

Мой организм, как и психика, был измотан до предела. Несколько недель ушло только на то, чтобы восстановиться физически: набрать нормальный вес, стабилизировать уровень железа в крови, следить за давлением, принимать витамины. Но даже это было ничем по сравнению с тем, через что мне пришлось пройти эмоционально. Каждый новый день приносил всё больше осознания того, в какую бездну я угодила и насколько глубоко оказалась в ней увязшей.

Но самое сложное было впереди.

Мне пришлось бороться за наследие отца. Это было не просто юридическое разбирательство — это было ощущение, будто я заново отстаиваю право на своё прошлое, на память, на то, что было дорого мне и моей семье. Бабушка смогла отбить его научные разработки и патенты, не позволив уничтожить его интеллектуальный труд, но огромная часть нашего имущества была потеряна.

Квартира, которую я так любила.

Сбережения на счетах.

Машина мамы.

Практически всё, что могло бы стать опорой в этом хаосе, оказалось упущенным.

Мама, находясь под полным контролем Натальи, не задумываясь подписывала бумаги, которые та подсовывала ей одна за другой. Она не понимала, что делает. Или понимала, но не могла сопротивляться.

Но, к счастью, бабушка — моя умная, любимая, мудрая и сильная бабушка — не позволила нам остаться ни с чем. Когда она убегала из квартиры, держа Беату на руках, она не только спасала мою дочь, но и сделала то, о чём я даже не подумала бы в тот момент. Она забрала из сейфа все документы, которые ещё могли нам пригодиться, все наличные деньги, которые там были. Но самое главное — она забрала договор дарения на землю, тот самый, который я, в своей наивности, составила для Максимилиана. Если бы он попал в чужие руки, папин подарок мне был бы утрачен навсегда.

Я долго не могла смотреть бабушке в глаза. Когда через неделю после ареста Владимирова Игорь привёз меня к ней домой, я сидела в машине, вцепившись пальцами в ремень безопасности, и не могла заставить себя выйти. Мне было страшно. Сердце билось так, будто его загнали в угол, в глазах стояла сухая, жгучая боль. Я боялась увидеть осуждение, разочарование, услышать слова, которые сама говорила себе сотни раз: Как ты могла? Почему не увидела? Почему не остановилась раньше?

Но Игорь не дал мне остаться в этом страхе. Он просто взял меня за руку — крепко, уверенно, не давая ни единого шанса спрятаться. Я глубоко вдохнула, открыла дверцу машины и шагнула вперёд, прямо в объятия той, что любила меня больше жизни. Бабушка прижала меня к себе, так крепко, будто хотела забрать всю мою боль, всю усталость, всё, что я пережила. Она не говорила слов упрёка, не обвиняла, не расспрашивала. Она просто гладила меня по волосам и тихо повторяла:

— Всё хорошо, девочка моя. Всё хорошо… Ты дома.

Я обнимала ее в ответ, и не могла сказать ни единого слова. У меня не было оправданий себе, хотя там, в доме Кати, Василий много раз повторял мне, что моя вина во всей этой каше —