Двор. Книга 2 - Аркадий Львов

— Ну, скажите хоть слово о чем-нибудь другом! Неужели нельзя говорить о чем-нибудь другом!

Не ожидая ответа, она тут же взяла обеими руками голову Ионы Овсеича, притянула вплотную к себе и впилась губами с такой силой, что во рту появился солоноватый привкус крови, Иона Овсеич пытался оторваться, но поначалу никак не удавалось. Освободясь, он первым делом сплюнул, чтобы опорожнить рот, иначе нельзя было вымолвить ни слова, машинально провел ладонью по губам, сделал шаг назад и сердитым голосом закричал:

— Орлова, ты что, совсем взбесилась!

Ляля стояла с опущенной головой, чуть-чуть вздрагивали плечи. Иона Овсеич не мог успокоиться, повторил свой упрек и добавил: ведет себя, как будто ей семнадцать лет, а не три раза семнадцать. Немного постояли друг против друга молча, без слов, Ляля повернулась и быстро пошла в сторону бульвара.

— Правильно, — крикнул вдогонку Иона Овсеич, — но давай бегом, чтоб было как в настоящем театре!

Ляля остановилась, сложила руки на груди, ладонь к ладони, и чуть не заплакала:

— Ну, зачем вы кричите на меня? Ради бога, не кричите на меня.

В город возвращались по Воронцовскому переулку, всю дорогу до площади Карла Маркса было довольно темно, у ворот горели небольшие лампочки под жестяными абажурами, из подъезда, казалось, вот-вот кто-то выскочит. Ляля несколько раз машинально цеплялась за рукав Ионы Овсеича, он ускорял шаг, будто ему в тягость или неприятно, в конце концов она не выдержала, призналась, что боится, и взяла его под руку. Сначала пальцы едва прикасались, затем все сильнее, судорожно впиваясь при каждом звуке и случайной тени в подворотне, хорошо чувствовалось даже через плотный драп мужского пальто. Иона Овсеич укоризненно покачал головой и спросил насмешливо: интересно, откуда это мы такие нервные и пугливые? Ляля не ответила, два-три раза, вроде ненароком, прижалась к Ионе Овсеичу, он воспринял без протеста, тогда она подняла голову, немного отвернулась в сторону и сказала:

— Не надо злиться. Я сама виновата, что так все получилось, но я не могу иначе.

Иона Овсеич молчал, пересекли площадь, дальше выбрали дорогу через Сабанеев мост, еще раз взглянули на море — виднелись огромные краны в порту, силуэты судов, на мачтах красные и белые огоньки, и все это как будто в конце длинного коридора, с обеих сторон уставленного домами в два, три, четыре этажа, — Ляля вздохнула, опять прижалась и тихо произнесла:

— Вы какой-то особенный. Вы совсем не похожи на других.

Прощаясь, возле парадного, Иона Овсеич сильно раскашлялся, сказал, что в левом боку чего-то покалывает. Ляля забеспокоилась, предложила поставить банки, не дай бог, начинается плеврит или воспаление легких, но он махнул рукой — женщине обязательно нужно, чтобы у нее был свой собственный пациент! — пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по домам.

На следующий вечер Иона Овсеич заглянул к Бирюкам, авось, подадут одинокому путнику чашку чаю с малиной, говорят, хорошо помогает от простуды. Андрей Петрович насупился, сказал, что самим есть нечего, но тут же открыл буфет, Марина принесла горку посуды, и на столе появилось столько всякой всячины, словно приехал важный генерал с целой свитой.

— Ну, — гость склонил голову, лукаво прищурился, — нетрудно быть хозяйкой в доме, где такой хозяин.

Марина пожала плечами: вернее, наоборот, нетрудно быть хозяином в доме, где есть такая хозяйка. Андрей Петрович расшифровал, что это шутка бухгалтера из общепита, они там все такие нахальные и самоуверенные, и пообещал, как только вернется в Одессу, что Бирюков в торговой сети днем с огнем не сыщешь.

— Мы пахали паровоз! — воскликнула Марина и быстро-быстро, как в мультфильме, заморгала глазами.

Сели за стол, Иона Овсеич поздравил хозяина с наступающим двойным праздником — во-первых, выборы, будет голосовать у себя на Родине, а не где-то там в Германии, во-вторых, день Советской Армии, — выпили по стопочке, закусили бутербродами с горбушей, хозяин открыл баночку крабов, но гость отказался наотрез: пусть на него обижаются, эту гадость он согласится взять в рот, когда уже другого выхода не останется. Андрей Петрович не настаивал, сказал только, что у немцев — это первый деликатес. Иона Овсеич тут же ответил: подумаешь, французы едят лягушек, корейцы едят собак, так что же, нам, русским, тоже прикажете!

Выпили по второй, в этот раз за хозяев дома, Иона Овсеич осмотрелся вокруг — для старухи отделили угол за ширмой, из прихожей сделали крохотную спаленку для детей, на виду только диван-кровать Марины и Андрея, — встал, прошелся по комнате, считая про себя шаги, но так, что было заметно со стороны, и грустно покачал головой: да, для биллиарда здесь места не остается. Марина удивилась: неужели? А ее мужа спросить, так им еще пол-Одессы может завидовать. Андрей Петрович насупился, нахохлился, видно было, что разговор не по душе, но гость не придал значения и продолжал свое: приятно или неприятно, в данном случае хозяйка права.

— А дальше? — зло спросил Андрей Петрович.

Гость опять прошелся по комнате, прислушался, за ширмой тихонько ворочалась и кряхтела на своей лежанке старуха, остановился возле окна, спиной к улице, и показал пальцем в сторону двора:

— В этом дворе две большие комнаты с кухней, которая тоже комната, и отдельным туалетом занимает один человек. Вы знаете, о ком идет речь.

Марина догадалась первая:

— Гизелла Ланда.

— Да, — громко ответил Иона Овсеич, — Гизелла Ланда. Последние два месяца она фактически здесь не живет, а находится у своей сестры, на улице Красной Гвардии. По имеющимся данным, там барская комната, из которой можно сделать целую квартиру.

За ширмой опять поднялась возня, в одном месте ткань заметно вздулась, словно человек уперся лицом. Марина раздраженно прикрикнула:

— Мамаша, вы можете полежать спокойно или нет! Андрей Петрович смотрел то на гостя, то на жену, Иона Овсеич лукаво прищурил глаз и сказал: в драмтеатре, когда аналогичный случай, называется немая сцена.

— Овсеич, — промолвил, наконец, слово хозяин. — Ты предлагаешь, чтобы я выгнал живого человека на улицу, а сам занял его место?

— Неправда! — выскочила вперед Марина. — Иона Овсеич не говорил, что надо выгнать на улицу.

— Овсеич, — Андрей Петрович откинул руки за спинку стула, зеленые глаза смотрели в упор, — Ланда находится под следствием, но суда еще не было. Суда еще не было.

— Да, суда еще не было, — Иона Овсеич подошел к столу, оперся обеими ладонями. — Но я полагаю, майор Бирюк не Чеперуха, и сомнений по этому вопросу у него нет.

— При чем здесь Чеперуха! — опять выскочила вперед Марина. — Надо рассуждать просто по справедливости: нас пятеро, я уже не говорю, что семья героя, а она одна — ни детей, ни мужа.

Андрей Петрович положил руки на стол, наклонился, от яркого света зеленые глаза пожелтели, и внятно, в голосе звучали нотки угрозы, произнес:

— Не одна, Марина Игнатьевна, а двое.

Марина прямо подпрыгнула на своем стуле, видно, из последних сил крепилась, чтобы не ответить как полагается, товарищ Дегтярь спокойно, желая немного поостудить пыл, положил руку ей на плечо и сказал:

— Майор Бирюк, я думал, ты умеешь чуть-чуть заглядывать вперед. Видимо, я ошибался.

— Вперед! — притворно засмеялась Марина. — Мой муж умеет смотреть только на зад!

Андрей Петрович прикусил верхнюю губу зубами, придвинул бутылку с водкой поближе, налил в стакан, примерно до середины, и выпил в один прием. Марина назвала мужа пьянчугой, схватила порожний стакан, налила себе, выпила, тоже в один прием, и обратилась к гостю:

— Вот так и будем соревноваться, кто больше.

Андрей Петрович опустил голову, жена заявила, что похож на бычка-одногодка, такой страшный. Иона Овсеич секунду-другую молча посматривал, затем взял за руки хозяйку, хозяина, сказал: милые бранятся — только тешатся, — и пообещал наведаться завтра-послезавтра, а лучше всего, пусть зайдут к нему. Марина проводила гостя до лестницы, вернулась минут через десять, за это время еще больше взвинтилась, и потребовала, чтобы прямо с утра муж отправился в райисполком. Андрей Петрович не отвечал, на лице было какое-то страдальческое выражение. Марина сказала, противно глядеть, швырнула на диван простыню, подушку, одеяло, кое-как постелила, легла лицом к стене и предупредила мужа, чтобы не смел к ней прикасаться, а то она подымет гвалт на весь дом.

Андрей Петрович заглянул к детям, оба крепко спали, прикрыл дверь, поставил рядом четыре стула, спинками в одну линию, надел байковую пижаму и улегся. Марина крикнула: а кто будет свет выключать? Пушкин? — пришлось подняться и погасить, заодно уже прихватил шинель.

Марина в темноте засмеялась: ну как, милый, удобно? Лошадник Чеперуха ему жить не дает, народ агитирует в пользу врага, а как про свою семью позаботиться — так Ланда не враг!