Двор. Книга 2 - Аркадий Львов

Чеперуха потребовал назад свое письмо, Иона Овсеич демонстративно повернулся спиной, старик поцыкал языком, пошел к выходу, остановился у порога и громко, с упреком, с угрозой, сказал:

— Вы! Гражданинчики!

Наружная дверь хлопнула с такой силой, что в буфете зазвенели стаканы.

— Ну, Овсеич, — воскликнул майор Бирюк, — теперь я тебя понимаю!

Иона Овсеич зажал рот ладонью, глаза остекленели, Андрей Петрович осторожно взял за плечо и попросил письмо, он завтра же зайдет в эмвэдэ, и пусть товарищи займутся. Иона Овсеич не отвечал, возможно, вообще не слышал, Андрей Петрович повторил еще раз и слегка похлопал по спине.

Хозяин поднял голову, в глазах была тяжелая, за многие дни и годы, усталость, и сказал осипшим голосом:

— Зачем? У тебя отпуск. Ты еще успеешь, Андрей Петрович.

Ну нет, возразил майор, для такого дела отпусков не существует: тут надо бить в три колокола, тут надо поднять всех на ноги.

— Ты прав, — согласился товарищ Дегтярь, однако повторил, что сам займется, и письмо оставил у себя.

Андрей Петрович пожал плечами, в глазах было что-то не совсем понятное: то ли какое-то удивление и недоверие, то ли просто недоумение.

Когда гость ушел, Иона Овсеич опять прочитал письмо, мысленно представил себе все сцены, все разговоры за минувший вечер, и возникло отчетливое чувство, что слишком увлеклись и обсуждали такое, чего не следует, ибо, раз обсуждают, выходит, есть сомнения и есть необходимость.

На другой день Иона Овсеич так закрутился по предвыборным делам, что поневоле забыл про Чеперуху с его письмом. Однако поздно вечером, воротясь домой, он нашел у себя в замочной скважине записку от майора Бирюка, который просил позвать его, как только хозяин вернется. Первое ощущение, когда прочитал бумажку, было такое, как будто кто-то подстерегал за углом и с размаху хлопнул по затылку, от неожиданности екнуло сердце, а потом стало досадно и стыдно, что испугался из-за какого-то пустяка.

Было еще довольно рано, начало одиннадцатого, Иона Овсеич снял шапку, пальто, кашне, немного пригладил ладонями волосы с боков и направился к двери, чтобы идти за майором Бирюком. В коридоре, однако, приостановился, несколько секунд потоптался на одном месте, поворачиваясь то туда, то сюда, пока, наконец, не решил, что нечего в такое время бежать к соседу по первому зову.

В квартире за хлопотами по хозяйству — поставил на плитку чайник, нарезал хлеба, колбасы, почистил головку лука, присыпал солью, чтобы успел пропитаться, — окончательно прошло это неприятное дерганье изнутри. Иона Овсеич уже рассчитал, что через десять-пятнадцать минут опять сможет сесть за свои конспекты и выписки, но не успел отужинать, как заявился майор Бирюк. Первым делом гость поздоровался, привел восточную мудрость — если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе — и сообщил, что один раз уже приходил, оставил в дверях записку.

После небольшой паузы товарищ Дегтярь кивнул головой: да, оставил. Андрей Петрович нахмурился: значит, прочитал, почему же не зашел?

— Ну, — хозяин налил гостю чаю, придвинул поближе сахарницу, — по-моему, это надо было понимать как просьбу, а не в приказном порядке.

— Знаешь что, — с ходу повысил голос майор, — я этих ваших местечковых хитростей не люблю: по-моему, по-вашему, по-ихнему! В эмвэдэ заходил?

Хозяин неторопливо отрезал кусок хлеба, намазал маслом, сверху посыпал сахаром, положил на блюдечко и подал гостю:

— Кушай, Андрей Петрович, это очень вкусно: меня научила моя покойная мама.

— Так, — забарабанил майор двумя пальцами по столу, — в эмвэдэ не заходил, ясно.

Хозяин намазал себе точно такой же ломоть, как гостю, отломил уголок, хорошо разжевал, по выражению лица было видно, что очень вкусно, запил глотком чаю и сказал:

— А из чего ты делаешь такой уверенный вывод, что не заходил?

— Слушай, — по-настоящему начинал сердиться майор, — ты можешь прямо ответить — был, не был — или будешь разводить эту жвачку!

— А зачем же я буду тебе отвечать, — удивился Иона Овсеич, — коли ты сам уже наперед все знаешь.

— Я ничего не знаю наперед, — сказал Андрей Петрович, — я просто делаю предположение.

Иона Овсеич потер пальцами подбородок и задумчиво произнес:

— Предположение — это гипотеза, а гипотезы не строятся на голом песке.

Майор Бирюк расставил локти на столе, подпер голову ладонями, маленькие глазки смотрели в упор, пухлые веки от напряжения еще сильнее набрякли, у Ионы Овсеича опять возникло впечатление, даже не впечатление, а скорее какое-то воспоминание, что эти пухлые веки, эти маленькие зеленые глаза, этот недобрый взгляд он уже встречал где-то в конце двадцатых — начале тридцатых годов, когда посылали по коллективизации на село.

— Слушай, Андрей Петрович, — неожиданно перешел на другую тему товарищ Дегтярь, — откуда ты сам будешь родом?

Гость по-прежнему молча смотрел, словно не к нему обращаются, Иона Овсеич чувствовал, как под этим взглядом растет внутри что-то враждебное, причем невозможно было объяснить, откуда и почему. Но тут же на ум сама собой лезла всякая чепуха, вплоть до того, что вспомнилась одна кулацкая семья из Цебрикова, обрусевшие немцы, где кроме отца было трое сыновей, все здоровые, как бугаи.

— Овсеич, — наконец заговорил гость, — ты у меня в ширинку не заглядывай, а то я могу тоже заглянуть. Понятно? Или требуется крупным планом?

Иона Овсеич вздрогнул, вроде через все тело прошел озноб, но быстро справился и попросил гостя, чтобы дал крупным планом, а то получается непонятно. Майор переменил позу, сел вполоборота, теперь перед глазами было окно, под ветром раскачивался фонарь, сверху, на тарелке, целая шапка снега, удивительно, как могла столько времени удерживаться, громко вздохнул и сказал:

— Не ладится у нас с тобой. А кто виноват?

— Майор Бирюк, — осипшим голосом произнес хозяин, — я прошу уточнить насчет ширинки: что ты имел в виду?

Андрей Петрович опять повернулся лицом к хозяину, развел руками, улыбнулся и объяснил, что ничего не имел в виду, а сказал просто так.

— Просто так? — переспросил товарищ Дегтярь. — Ну, хорошо, просто так, значит, просто так.

Гость посидел еще несколько минут, поерзал на своем стуле, приподнял рукав над часами и спохватился, что так поздно засиделись.

— Ничего, — успокоил хозяин, — зато большое дело с тобой сделали.

Майор хотел напоследок еще раз спросить насчет письма, но Иона Овсеич буквально перехватил мысль и первый обратился:

— Ну, как, Андрей Петрович, так будем наводить справки в органах, заходил Дегтярь или не заходил?

— Овсеич, — всерьез обиделся гость, — ты из меня дурака не делай: я тебе верю, как самому себе.

Товарищ Дегтярь поблагодарил на теплом слове и миролюбиво, в голосе появилась дружеская нота, сказал: значит, коли есть обоюдное желание, можно найти общий язык.

Когда захлопнулась дверь и на чугунной лестнице послышались шаги, Иона Овсеич вернулся в комнату, остановился в задумчивости возле книжной этажерки, на первой и второй полках стояла политическая и философская литература, покачал головой и громко произнес:

— Ах, сукин сын!

Ночь прошла неважно: со стороны сердца вроде бы ничего особенного, один раз взял кусочек сахара, пять-шесть капель валидола, но во всем теле держалось чувство какого-то неудобства — куда ни повернешься, все не так. Уж лучше бы где-нибудь в одном месте болело.

Под стать самочувствию, в мыслях тоже была какая-то неразбериха — то искал примирения с Бирюком, хотя особенно и не ссорились, то, наоборот, хотелось довести до высшей точки, чтобы можно было, наконец, точно указать пальцем: здесь и здесь плохо, а здесь, допустим, неплохо.

Лишь под утро, когда встал, чтобы умыться, и для разминки прошелся по комнате, отчетливо появилась досада на самого себя из-за того, что мармеладничал с Бирюком и позволил ему, по сути, контролировать поступки и поведение Дегтяря.

Иона Овсеич опять вспомнил всю перепалку насчет эмвэдэ, и прибавилась новая досада: получилось, вроде он испугался, смалодушничал перед Бирюком, ибо тот чуть не учинил ему настоящий допрос, а он петлял и увиливал от ответа. А на самом деле надо было вообще не отвечать и сразу одернуть: не ваше дело, гражданин Бирюк, не вам указывать и не вам нас контролировать!

У ворот подкарауливал Чеперуха, получилось немного неожиданно: можно было предполагать, что у него хватит терпения дотянуть до вечера. Товарищ Дегтярь прошел мимо, не останавливаясь, Иона на секунду замешкался, но тут же догнал и сразу — ни доброго утра, ни здрасте — потребовал свое письмо. Товарищ Дегтярь продолжал идти, однако биндюжник есть биндюжник, схватил за рукав и стал орать на всю улицу, что это низкий обман — забрать у человека письмо и распоряжаться как будто своя личная собственность. Люди вокруг оглядывались, некоторые останавливались и наблюдали, Иона Овсеич тихо, сквозь зубы, предупреждал Чеперуху по-хорошему, чтобы прекратил этот уличный балаган, а тот еще сильнее разошелся и закончил прямо хулиганскими выкриками, угрожая свернуть шею, как паршивой курице. Был момент, когда Иона Овсеич уже засунул руку в карман, чтобы вынуть письмо и швырнуть в лицо этому смутьяну, лишь бы положить конец омерзительной сцене, но, к счастью, не успел: Чеперуха как раз израсходовал полностью свой заряд, харкнул на снег, слюна была красноватая, с кровью, видно, из десен, и заявил, что отсюда прямым ходом он идет в эмвэдэ, сам все расскажет, а наши чекисты хорошо умеют разбираться, где настоящие враги и где настоящие друзья.