Я сделаю это сама - Салма Кальк

У неё-то дома тоже дым коромыслом, к ней приходили толковые соседки помогать готовиться к свадьбе. Свадьба в воскресенье, гости начинают приезжать в пятницу. Значит, что? Значит, новоселье будет в четверг.

И Пелагея сказала, чтобы мы ерундой не маялись. Посуду она даст, и Ульяна даст, и Ирина Вольдемарова даст. А если не хватит – то и ещё есть, кого спросить.

Хвост разговора о посуде услышал ещё один зашедший на огонёк – купец Васильчиков.

- Доброго здоровица всем в этом доме, и тебе, матушка-барыня Женевьева Ивановна, - поклонился он, войдя и сняв шапку. – Принёс я тебе подарок заморский, надеюсь, придётся к душе, - и подаёт мне свёрток в тряпице.

Я тоже поклонилась, все положенные по местному этикету реверансы выполнила и пригласила его проходить да присаживаться. И взяла у него свёрток. Развернула…

В изящной коробке, оклеенной шёлком, расписанным диковинными цветами и птицами, лежала чашка с блюдцем. И серебряная ложечка. Даже на внутренней поверхности чашки расправлял хвост красивый павлин. Божечки, откуда он узнал-то, что я люблю чашки с рисунком внутри? Я как разинула рот, да так и стояла.

- Ну что, матушка, угодил ли? – посмеивался купец Васильчиков.

- Угодил, Демьян Васильич, ты даже и не знаешь, как угодил. Благодарю тебя. Где ж ты взял такое сокровище? И что хочешь взамен?

- Говорю же, подарок, экая ты непонятливая, Женевьева Ивановна! Это в ваших Паризиях за всё что-нибудь хотят, а у нас и так просто можно, от широты души.

Я молча поклонилась ему и пошла на кухню – сполоснуть подарок, чтобы тут же налить в него чаю.

- Вот, правильно, - одобрительно закивал Васильчиков. – Чашки – они для того, чтобы из них чай пить, даже из таких непростых, ну да ты и сама особа непростая, - усмехнулся он.

А после чая я спросила купца:

- Перемолвимся парой слов? Нужен твой совет, Демьян Васильич.

- Отчего ж не перемолвиться? – согласился он.

Мы пошли на двор, там было пусто, и пригревало скупое на тепло осеннее солнышко. Но не остались на дворе, а отправились дальше вниз, и шли, пока не спустились на берег – пустынный в это время. Все рыбаки уже ушли с утра в море, и вернутся только вечером.

- Демьян Васильич, ты должен знать ответ на мой вопрос. Где можно взять шубу? Хорошую тёплую шубу, чтобы перезимовать без потерь. А лучше две, потому что Марья моя тоже всё равно что голая.

- Что ж вы, красавицы, так собирались, что шуб-то не взяли? – смеялся купец.

- Так не дали толком собраться, - отмахнулась я. – Да и не знали, что нас ждёт. А тут если уже – вот так, - я кивнула на глядящее из-за облака бледное солнце и ледяную кромку вдоль берега.

- Да, дня два-три – и снег ляжет, - кивнул Васильчиков. – Хорошо, значит, говоришь, шуба. Две шубы.

- Две шубы, две шапки, две пары валенок. Если есть унты, то ещё лучше. И чем заплатить, найду.

- Ох ты ж, найдёт она. А чем, позволь узнать? Или у тебя есть золото?

- О нет, не золото, - усмехнулась я – Не только золото.

Глядя ему прямо в глаза, достала из-за корсажа бархатный мешочек и протянула.

- Взгляни, достаточна ли плата.

Он взял, оглядел мешочек, прикинул вес на руке, и заглянул внутрь. Брови его взлетели наверх, ловкие пальцы выудили из мешочка брошь. Я встала так, чтобы было не очень-то хорошо видно, что такое мы тут рассматриваем. Солнце так и заиграло в гранях камней.

Брошь была весьма простой по форме, но непростой по смыслу. Кольцо диаметром с половину моего пальца, и по нему ровный ряд бриллиантов, достаточно крупных. В прошлой жизни у меня таких крупных и не было, хотя вообще драгоценности водились. Но куда там заместителю директора строительной фирмы до маркизы дю Трамбле!

Зато у Жени была шуба, отличная норковая шуба. Хорошая машина, и тёплый гараж для неё под домом, даже в тридцатник заводилась. Две шапки, разных, и пара унтов – из белого камуса, вышитых бисером. И сапоги на меху – раньше на шпильке, теперь уже поскромнее. И дура-Женевьева, я полагаю, пожив пару месяцев в этом благословенном месте, тоже догадалась бы поменять часть драгоценностей на тёплые вещи. Для себя и для своей Мари, потому что куда она без той Мари?

Кстати, Трезон сидела в доме Пелагеи и не высовывала носа наружу. Говорили, она вместе с мужиками наблюдала через забор, как мы выслеживали Валерьяна той ночью, и теперь опасалась. Я только надеялась, что Пелагея придумает, как применить её в хозяйстве – чтобы хоть какую-то пользу приносила. Ну и про шубу для себя пусть тоже сама думает.

Я разве что подумала о Настёне и Дарье – есть ли у тех тёплая одежда? Впрочем, они здесь зимуют уже не первый год, наверное, есть какая-то. И у Меланьи, думаю, тоже есть. Но всё равно нужно спросить.

Тем временем купец Васильчиков любовался игрой света на гранях камней.

- Ты уверена, матушка-барыня? Это дорогая вещь, камни очень чистые, и хорошей огранки.

- Уверена. Если я тут околею через месяц, мне не будет никакого дела до всех камней этого мира.

- Через месяц ещё не околеешь. К Рождеству уже может быть – дров у тебя маловато.

- А это Валерьян поганый мне всю обедню испортил. Совсем забыла про дрова. Сегодня же скажу, кто там сверху придёт, чтоб завтра присылали заготовительный отряд.

- Крута, матушка. А послушают? – он смеялся.

- Куда денутся? – не поняла я.

Он хохотал.

- Верю, матушка. С удовольствием добуду тебе шубу. И ближнице твоей Марье Яковлевне тоже. Нечего таким дамам мёрзнуть. Скажи, откуда про унты знаешь? Неужто в твоей Паризии в королевском дворце такие носят?

Я на мгновение подвисла, а потом вспомнила.

- Матушка Ирина рассказывала Ульяне и ещё кому-то, что ей отец Вольдемар унты выписал красивущие, чтоб зимой не мёрзла.

- Точно, слышал о таком деле. Кто-то из свадебных гостей должен им привезти, Павлуша, что ли.

Я не знала, кто такой Павлуша, но наверное узнаю, они ж все ко мне жить придут, эти Павлуши и прочие.

- Пойдём, провожу тебя домой. Как, прижилась уже у нас, смирилась? А то поначалу-то шибко бунтовала, - смеялся он.

- Так хочешь – не хочешь, а приживёшься.