Знаю только я - Валерий Золотухин

4 июля. Пятница

Ну вот и наступил этот вечер, вечер премьеры. Господи! Спаси и помоги!

Я ведь никогда не был премьером, то есть тем лицом, от которого всецело зависит успех предприятия. Хочется реветь по моему «Кузькину», по моему «Годунову»…

Я смотрю на портрет М.Чехова, быть может, он в этот час будет со мной.

Эфрос написал на афише:

«Валера! Отношусь к тебе с нежностью, хотя ты, конечно, орещёк. Играешь ты замечательно, чем-то веет старым в хорошем смысле этого слова.

Старое для меня — это Добронравов, Хмелев, Москвин… и пр.

Эфрос (подпись)».

Поставил с утра свечку Жану-Батисту Мольеру и Спасителю.

В зале Тамара, жена моя любимая, разрезанная и несчастная. Господи! Пошли ей здоровья и маленько счастья со мной, комедиантом.

Пустили в зал.

Таня Жукова подарила ручку со свистком.

А Ольга написала на банке кока-колы:

«Альцест, если будете употреблять только эти напитки, то злые языки нам будут не страшны.

Селимена».

5 июля. Суббота

Я не был доволен собой, но, к примеру, Галина в антракте сказала: «Сегодня ты играешь прекрасно… мне это напомнило старый театр, я увидела и Любимова, и Володю… спасибо… хорошо… очень здорово».

— Если бы мне не понравилось, я бы не пришла. Есть на кого смотреть, есть у кого учиться.

Все остальное было довольно смешно. После спектакля второй спектакль — демонстрация, делегация с цветами к Ольге Михайловне. Я почему-то думал: неужели ни у кого недостанет чувства юмора протянуть какой-нибудь тощий букетик мне — нет, не достало.

Но потом мне принесли программку с надписью: «Все цветы, которые сегодня дарили, в первую очередь Вам, Золотухин. Целуем. Барканы».

В зале я слышал крики:

— Золотухин, браво!

Теперь суббота и пустота. Звонков не слышно. Зинаида Васильевна Барыкина[237] позвонила. Очень понравилось, очень современно и пр.

Денис спросил спросонья, когда следующий «Мизантроп». Значит, мать сказала. Он должен сегодня первую вещь мне сдать[238].

РЕИНКАРНАЦИЯ — возвращение индивидуальности человека в цепи последовательных жизней; вот в двух словах основа этого явления.

16 июля. Среда, мой день. Электричка

Эфрос просил меня не уходить в характерность, в выпендреж… и пр., в желание сыграть Альцеста от себя больше. И после первого акта похвалил. Но в конце принимали хуже, чем 10-го, и второй выход на аплодисменты мы уже как бы выпросили. Бортник не зашел. «Нет, вы меня не убедили», — скажет он и пр. Время раннее, я качусь к Назарову, в спальне по-преж-нему перегар коромыслом. Против сел парень, неужели будет разговаривать…

18 июля. Пятница

Вот дожили и до того, что Губенко стал чиновником и поминает, почему не обратиться к Зимянину[239], ему не показать и пр.

Бортник забрел ко мне, идя к J1.H. «Поздравляю еще раз с премьерой…»

«Огонек» в лице Иванова Д. К. высказал, что собственно театр они не увидели. Увидели литературный театр, может быть, даже телевизионный… Артисты говорят текст, звучит он совершенно, по-видимому, Донской это сделал недавно, и сделал талантливо, но театр ничего своего не добавил.

«Это так кажется… в отсутствии театра и есть театр… в хорошем смысле, лучший, высокий театр, который целиком зависит от актера», — возражение Эфроса.

21 июля. Понедельник

Господи! Благодарю тебя, да святится имя Твое… Отчего мне не спится — от счастья, от радости, от праздника в душе… Фанфары в голове и веселое настроение.

Хорошо, говорят, прошел спектакль, хотя после первого акта у меня было ужасное настроение, чувство провала, я убежал в гримерную и закрылся, чтоб никого не видеть. Во втором акте я почувствовал силу и уверенность, правота интонаций и поведения вернулись ко мне. Публика была действительно замечательная, вся критическая мысль Москвы. Крымова не зашла в гримерную, увидав Филатова и Шацкую, но сказала, что из трех виденных со мной спектаклей это был наиболее гармоничный, «ты играешь все лучше и лучше»…

И теперь я понимаю Тамару, когда она говорит: ему ни до кого и ни до чего нет дела, у него в голове один Мольер, вся квартира увешана текстами «Мизантропа»…

— Ну, теперь Золотухин первый артист на Таганке…

— О! А раньше…

— Ну, раньше говорили — Высоцкий…

6 августа. Среда, мой день

Оля Ширяева[240] прислала выписки из моих дневников о В.С.В. Без слез всего этого читать невозможно. Да, там больше о себе, чем о нем, то есть все то же пресловутое — я и Высоцкий, я и Шекспир, я и эпоха и пр. Но, повторяю, Высоцкий принадлежит вечности, и если этой вечности после Чернобыля и атомной перетряски суждено быть, то она разберется и отсеет.

3 сентября. Среда. Мой день

Концерт прошел потрясающе. Штоколов[241] — это явление выдающееся. Репертуар он сделал для эстрады убойный, а голос красивейший, мы отвыкли от таких голосов в «личном жанре», да он еще научился обращаться с микрофоном, а эта его стать — огромный мужик в белоснежной манишке-жабо, во фрачной паре… и при всем этом улыбка и обаяние ребенка. И совершенно справедливо, что он идет в афише огромными буквами, а все остальные — едва заметными. Меня он похвалил за голос: «У вас есть многое… такой носовой резонатор, и мощный раздув наверх, и музыкальность… У меня вот не хватает…» И я понял, о чем он говорит — не хватает звука, верхних басовых, трубных звуков, грудного резонатора или носового, черт его знает… — мощей, тех, что требуются для его «веса». Но это все окупается другими достоинствами.

11 сентября. Четверг. № 444

Суетливая шея душе спокою не несет. Приглашаешь кого ни попадя в театр, клянчишь билеты, выкупаешь их за свой счет и ждешь звонка сутками, боишься от телефона отойти — зачем тебе это нужно, Валерий? Кто тебя за язык тянет все время, может быть, людям этим — официанткам, дежурным и пр. — 100 лет не нужен твой театр и ты в том числе!!

Иван сорвал голос и третий спектакль не играл. Но душа изболелась у него, и он пошел смотреть 4-й акт. И, Боже, как он был расстроен и как ругался на всех исполнителей: «Разве можно такое показывать, даже в Куйбышеве». Ему хотелось бы, наверное, чтобы спектакль заменили, а Эфрос со смехом относился к этому… и поставил весь другой состав… и хоть бы что!! Я думаю, и «Мизантропа» завтра играть будет второй молодой, и нас не спрашивают, берегут, так сказать.