Зороастр - Гюстав Флобер

Между тем, шествие двинулось дальше и, прежде еще, чем толпа успела очнуться от удивления, Зороастр уже миновал портик и опустевшие дворы, спустился по широкой лестнице к дворцовым воротам и вышел один на простор звездной ночи.

Он хотел остаться наедине со своею скорбью. Он не нуждался в сочувствии смертных, не хотел человеческого сострадания. Удар поразил его в самое сердце, и никто не мог исцелить его раны. Здание блаженства, воздвигнутое им, рушилось до самых оснований, и падение его было ужасно. Дивный храм, в который устремлялось его сердце для поклонения возлюбленной, был уничтожен, разбит вдребезги; и его развалины походили на груду мертвых костей.

С сухим, спокойным взором пустился он в свой одинокий, унылый путь. От его прошлого не уцелело ничего, чем бы он сколько-нибудь дорожил. Его доспехи остались во дворце и, расставаясь с ними, он расстался с прежним Зороастром — сильным, молодым, прекрасным, с воином и любовником, певцом сладких песен и могучим борцом, несравненным наездником, беспримерным по своей доблести мужем. Тот, кто шел теперь один среди непроницаемого ночного мрака, был самой печалью, был ужасом скорби; это был человек, для которого ангел смерти являлся другом, а смерть — возлюбленною.

О, небо! Она была так прекрасна, а любовь ее так нежна и сильна! Ее лицо было подобно лику ангела, а девственное сердце — чисто и непорочно. Она была самою прекрасной из всех смертных женщин во всем Божьем мире, и из всех женщин, которые любили, ее любовь была самою чистой, самою нежной и искренней.

А, между тем, какой-нибудь недели оказалось достаточно, чтоб так изменить ее, так извратить ее чудную природу, что она солгала самой себе и солгала своему возлюбленному. И ради чего? Чтоб надеть на себя пурпурную мантию более яркого цвета, чем носили другие женщины, чтоб украсить свои волосы золотым венцом, чтоб назваться царицей? Царицей! Разве не была она от самого рождения царицей и владычицей всех сотворенных женщин?! Разве не клялась она святостью своего Бога любить Зороастра вовеки?

Суета сует — весь мир, это зияющая бездна людских страстей, пучина тщеславия, гордыни и эгоизма. Далеко, далеко, среди южной равнины, лежал Зороастр на увлажненной росою земле, вперив взор в беспредельные глубины неба, где звезды сияли, как мириады алмазов, на темном покрове ночи.

И кипевшая в душе его буря утихла мало-помалу; как падает роса на землю, так снизошло на него спокойствие необъятной пустыни. Душа его, как бы отделившись от своей необузданной скорби, вознеслась к холодным глубинам тверди небесной, где нет ни тоски, ни печали. Глаза его сделались прозрачны и неподвижны, тело оцепенело, и дух его, воспарив так высоко, что земные силы уже не были властны удержать его, поднялся в те далекие пределы, где нет ни утра, ни вечера, где могучий хор небесный славословит Всевышнего торжественным песнопением.

XIII

На дальнем юге, в пустынных горах, где первобытное пастушеское племя пасет стада косматых коз, есть глубокое ущелье, куда лишь солнце проникает на короткий миг в полдень. Чтобы достигнуть края этой узкой долины, пришлось бы идти или, вернее, ползти полтора часа по берегу маленького ручейка, стремительно сбегающего с черных скал. Тогда увидел углубление, подобное большому природному амфитеатру, который со всех сторон обступили крутые стены скал, представляя собой высокий замкнутый венец мрачных утесов. Из-под огромного черного камня, весело журча, вырывается родник и образует широкое озеро, откуда воды тихим потоком стекают в плодоносную равнину и затем изливаются в Араке, несущийся под башнями и дворцами величавого Стаккара, более чем в двух днях пути от потаенного ущелья.

Трудно было бы узнать Зороастра в человеке, который, погрузившись в глубокие размышления, проводил целые дни у родника. Высокий стан его страшно исхудал от поста и всяческих лишений; волосы и борода сделались белоснежными и спускались густою массой до самого пояса, а молодое прекрасное лицо было бледно и прозрачно. Но в темно-синих глазах его светилось пламя, не похожее на пламя прежних дней, — то был чудный, спокойный огонь, каким горят взоры, устремленные на дивные образы и созерцающие то, чего не дано видеть очам смертных.

Около трех лет прошло с того дня, как Зороастр вышел из царских чертогов и направился к югу, ища места, где душа его могла бы обрести покой. Ему было теперь только тридцать три года. Но между ним и его прошлым лежала бездна, отделявшая человека от пророка, земные заботы от божественного спокойствия.

Время от времени Зороастр поднимался по крутой тропе, проложенной им между камнями и утесами, и взбирался на вершину горы; там ожидал его один из горных пастухов, приносивший ему раз в месяц мешок с сухим зерном и несколько маленьких, жестких сыров из козьего молока. В обмен за эти скудные припасы Зороастр всякий раз давал пастуху по одному кольцу из золотой цепи, которую он когда-то носил на шее и которая еще была на нем в тот день, как он покинул дворец. Тридцать три кольца отдал он с тех пор, как появился в ущелье, и цепь укоротилась более, чем наполовину. Ее должно было хватить, пока не исполнился бы тысячедневный срок обета, данного бывшим военачальником, а потом отшельник решил возложить свои упования на благость премудрого Ормузда.

В течение долгих суток Зороастр не двигался, сидя на том же самом месте, где просидел почти три года, не чувствуя ни зноя в короткие солнечные часы, ни холода в пору снегов и морозов. Дикие длинношерстые черные овцы приходили сюда на водопой и робко смотрели глупыми глазами на неподвижную фигуру, а по вечерам лютые волки тихонько подкрадывались из-за скал, обнюхивали землю под ногами Зороастра и вдруг, подняв остроконечную морду, с протяжным воем убегали и скрывались во мраке.

А когда, наконец, наступала ночь, Зороастр вставал и направлялся к тому месту, где скалы, нависнув одна над другой, оставляли свободный проход. Там находилась обширная пещера с высокими сводами; стены ее были черные и гладкие, точно полированные руками искусных рабочих; пол представлял слой мягкого черного песка, сухого и ровного, как в девственной пустыне. Посреди пещеры лежал, подобно громадному шару, черный твердый валун, а на вершине его, в трещине, горел неугасимый огонь, для поддержания которого не требовалось топлива. Высокое остроконечное пламя разливало вокруг, странный голубой свет, блиставший и сверкавший на гладких черных стенах пещеры и отражавшийся в них, как в зеркалах. Пламя было неподвижно, оно не колебалось, не устремлялось вверх и не опускалось, но держалось прямо на темном жертвеннике, словно копье из раскаленного добела золота. Этот чудесный огонь не испускал дыма.

Тогда Зороастр наклонялся и указательным пальцем чертил на песке фигуру, подобную кругу, с тою только разницей, что она пересекалась двумя прямыми линиями с северо-запада на юго-восток и двумя прямыми линиями с северо-востока на юго-запад, и чрез концы этих линии он чертил малый круг, лежавший вне большого. На восточной же стороне, лицом к жертвеннику, большой круг не был соединен, но размыкался на небольшом расстоянии.

Начертав фигуру, Зороастр выходил из круга и прикасался к черной скале, на которой горел огонь, затем он снова входил в круг и пальцами соединял его в том месте, где он оставался открытым, на восточной стороне, служившей входом. И в ту самую минуту, как он замыкал круг, над всею фигурой, начертанной им, вспыхивал мягкий свет, подобный свету огня, но не столь сильный. Тогда Зороастр ложился на спину, головой к жертвеннику, а ногами к западу, складывал руки на груди и закрывал глаза. Мало-помалу тело его цепенело, и дух его отрешался и освобождался от земных уз.

Зороастр надел на себя свой ветхий плащ, направился к выходу и переступил за порог пещеры. Была светлая ночь.

Луна бросала широкие вертикальные лучи в тесное ущелье, и гладкие черные камни сверкали сумрачным блеском. На поверхности маленького озера у родника тоже отражались лучи месяца, превращая его в светлый серебряный щит.

Тонкий слух Зороастра, изощренный долгим уединением и постом, уловил шаги человека на далекой вершине и зоркий глаз его вскоре увидел человеческую фигуру, спускавшуюся осторожно, но уверенно, к глубокой пропасти, у которой стоял Зороастр.

Все яснее и яснее обрисовывалась она перед ним, пока, наконец, не приблизилась и не остановилась на одном из нависших над бездной валунов, на таком расстоянии, чтоб можно было слышать речь. Это был пастух, приносивший пищу, единственный, дерзавший проникать в священные пределы убежища Зороастра. Он был храбрый малый, но, при виде человека, безмолвно стоявшего у родника, он почувствовал какой-то благоговейный трепет; ему показалось, будто волосы Зороастра блистают собственным светом, независимым от лунного сияния, и он стоял, объятый ужасом, опасаясь, как бы грозный аскет не поразил его смертью.