Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками - Алексей Самойлов

– И еще один, теперь уже точно последний вопрос. Определите одним словом, что такое для Вас власть?

– Ответственность. Не показная, а внутренняя ответственность. Не то что тебя кто-то проконтролирует, спросит с тебя – нет. Я не могу представить, что не приду на работу к восьми утра, хотя меня никто не контролирует…

Мне рассказывали, что некоторые мои предшественники приезжали в областной Дом правительства и в одиннадцать, и в двенадцать часов, покупавшись в бассейне в «Белых ночах», размявшись в тренажерном зале.

– И тут явились Вы. То-то им радость…

– …И в шесть вечера я никогда не могу уйти домой. Слишком много дел надо успеть переделать. А те, кто не может так работать… Страна у нас большая. Пусть ищут места поспокойнее. Здесь я им точно не помощник.

Сейчас хотел бы вернуться к одной давно занимающей меня мысли, связанной с судьбами российских территорий, больших городов и областей, центров и провинции.

Надо задуматься об урбанизации России. Кто у нас хоть чуть-чуть регулирует этот процесс? Говорят о том, что в европейские центры-мегаполисы нужно собирать всю Сибирь – на необозримых просторах там осталось жителей немногим больше, чем в Москве и Санкт-Петербурге, вместе взятых. Провозглашают, что в крупные города нужно собирать людей с Севера, с Кировской, Тверской областей. Разве это поможет решить проблемы транспорта, инфраструктуры Москвы, Санкт-Петербурга и других городов-миллионников? Разве не должен человек жить там, где он веками жил?.. Надо создать ему условия – чтобы даже в глубинке у людей были такие же коммунальные и жилищные условия, как у городских жителей, и они так же, как в городах, могли смотреть телевизор, слушать радио, пользоваться интернетом, иметь возможность в любое время поехать в город, в театр, в концертный зал, в ледовый дворец.

В Европе жители больших городов стремятся жить в пригородах, а центры Лондона, Парижа, других мегаполисов становятся бизнес-центрами, финансовыми центрами. Все предприятия располагаются, как правило, за пределами городов. Это помогает решать и транспортные проблемы.

Виктор Соснора

Я в поле один

Он почти безвыходно живет в своей «поэтической башне» – заполненной книгами, увешанной картинами друзей молодости однокомнатной квартире на проспекте Ударников. Талантливый и чаще всего безденежный писатель взирает на современный мир печально и несколько свысока. Без его имени не обходится ни один перечень современных европейских поэтов. Он «всадник и воин» на все времена. Он – Виктор Соснора.

Коктейль из 16 кровей

– Виктор Александрович, многим почитателям Вашего таланта очень трудно бывает определить, какое же направление в литературе Вы представляете? Вы ни на кого не похожи, а между тем логично было бы предположить, что какие-то предтечи и учителя у Вас все-таки были…

– Как это ни покажется странным, учителей в литературе у меня не было. В конце 50‑х я посетил несколько занятий в ЛИТО «Голос юности», которым руководил Давид Дар. Но я не желал следовать советам мэтра, за что, наверное, и был быстренько изгнан оттуда…

Все уходит, наверное, в детство. У отца была богатая библиотека. Читать я уже умел. Но почему-то брал с полок книги, написанные старославянской вязью. Видимо, привлекали меня особые буквы. Освоившись с ними, впитывал в себя строй речи, который исторгнется из меня спустя многие годы. В двадцать три я написал за полтора месяца первую книгу, где было и мое поэтическое переложение великого «Слова о полку Игореве». Это пришло таинственно и внезапно, хотя в школе к тому же «Слову» я относился, как и все, достаточно равнодушно. А писать стихи, мало чем отличающиеся от тех, какие пишут все начинающие, начал в шестнадцать лет… И вдруг – это первое, настоящее, живое, что я написал… «Слово о полку» как бы открыло для меня путь особого языка, не путь творческий, а именно путь языка.

У меня ни поэтического кредо, ни самоопределения, какой я, – нет. Я не принадлежу ни к одному литературному направлению: ни к прошлым, хорошо известным, ни к модному постмодернизму.

От кого пошел я, сказать трудно. Мои предтечи не очевидны. Корни тянутся ко многим источникам мировой литературы. Лишнее тому подтверждение – творческие премии, которые я получал в течение последних лет. Они носят имена столь непохожих друг на друга литераторов – поэта Аполлона Григорьева, романтика и славянофила, и кумира новых поколений Сергея Довлатова.

– Признаюсь, я был влюблен в Ваши стихи 60‑х годов, в сборники «Январский ливень», «Триптих», «Всадники». Несколько позже был поклонником Вашей исторической прозы… Но порой Вы пишете излишне сложно. Одна из Ваших последних книг – «Книга пустот», как мне показалось, требует для восприятия специальной подготовки. А вообще, как Вы относитесь к критике в свой адрес?

– Приемлю равнодушно. Я газет никогда не читал… Только разве в перестройку, потому что это было больно неожиданно и забавно. Также не искал специально рецензий о себе. Иногда приносили, показывали… Хвалили, ругали, но мне это было решительно безразлично. Потому что все писалось не так… Не обо мне речь шла.

Соснора бывает тематически и стилистически очень разным. А критики продолжают видеть лишь одного, некогда возникшего Соснору.

– А кстати, фамилия Соснора… Это – от сосен?

– Что значит фамилия Соснора – никто не знает. Слова «сосна» в польском языке нет. Вообще фамилия эта в одном ряду с другими ничего не значащими польскими фамилиями:

Сосюра, Бандера, Стахура… Поляк ли я? Да, как бы на четверть поляк. Мой дед по отцу, небогатый шляхтич, родился в Луге. У него было там поместье. А женат он был на эстонке, в которой было намешано кровей – страшное дело: немецких и шотландских, финских, шведских и множество других.

Дед служил в гвардии при Зимнем дворце. В январе 1905 года он, как и многие другие офицеры, сорвал с себя погоны. Царь, по его понятию, стрелял на Дворцовой в Бога. Ведь рабочие шли с иконами, солдаты стреляли по ним, а они прикрывались иконами…

Мать моя была по паспорту еврейка… Но и тут все не так просто. Ее отец был главным раввином Витебска, но женился на гувернантке, которая была француженкой, тоже с разными другими примесями кровей. Кстати, мой дед-раввин в 1918‑м прятал у себя Марка Шагала, а потом и Казимира Малевича. Евреи Витебска очень недоброжелательно отнеслись к большевистским комиссарам и даже хотели их убить. А дед – прятал их. Он был человеком достаточно светским и знал, кто такие эти ребята… Деда потом расстреляли красные…

Отец мой, сын бывшего гвардейского офицера, вместе с братом и двумя сестрами до войны выступал как акробат-эквилибрист в Ленинградском цирке. Мать была инженером-технологом… Я родился в Алупке, где отец тогда гастролировал вместе с цирком. Потом семья вернулась в Ленинград, жили на Невском, 61, так что меня можно считать дитем Невского проспекта.

Вы не сбились в подсчете профессий моих ближайших родственников? Ну а если говорить о моих генетических истоках, то это настоящий коктейль из 16 кровей. Кто я? Не знаю… Здесь, как и в литературе, предки, в большей степени повлиявшие на меня, – не очевидны…

Сын Войска Польского

– Вы ведь пережили ребенком первую зиму ленинградской блокады? Какой вообще след оставила в Вас война?

– То, что было в блокаду, как и то, что было до войны, я не помню… Это исчезло из моей памяти. Как видно, уже навсегда… В 80‑х меня подвергли нескольким серьезным хирургическим операциям. Во время одной из них – это было в Тарту в 1981 году – наступила клиническая смерть. Я очнулся глухим, сидя верхом на свинье, как бы находясь в далеком 1942‑м на Кубани, куда я попал с бабушкой по отцу после того, как нас переправили по Ладоге на Большую землю, и где мы вскоре оказались под немцами. С этого момента и ведется мною теперь сознательный отсчет прожитой жизни…

Помню, что в станице, где мы обитали, немцы отлавливали евреев. Я маленьким был очень похож на еврейского ребенка, и меня несколько раз приводили с улицы в гестапо, чтобы потом отправить в концлагерь. Выручала моя бабушка-эстонка. Она прекрасно знала немецкий, как, впрочем, и десяток других европейских языков.

Помню, что в нашей хате жил немецкий офицер, молодой парень, который был одним из внуков Кнута Гамсуна. Бабушка часто разговаривала с ним; видимо, что-то объясняла мне, и я запомнил: у нас живет внук знаменитого писателя Гамсуна.

– В предисловии к «Всадникам» академик Дмитрий Лихачев писал, что в период оккупации Вы жили в партизанском отряде, которым командовал Ваш родственник…