Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

На рассвете, взмокший, обляпанный грязью, голодный и злой, отыскал наконец наши машины. Первым, кого я разглядел в серых сумерках, был гвардии младший техник-лейтенант Кабылбеков, водитель. Спрашиваю у него, где стоит моя самоходка, и, холодея, слышу глухой ответ: «Сожгли, гады, с час назад». Что с экипажем — никто точно не знал: из машины в темноте не увидишь...

А Лауру обложили кругом крепко, днем нажали с разных сторон — и она стала нашей.

Делать мне стало пока нечего, и, в надежде разузнать что-нибудь о своих, решаю податься в какой-то хутор, приютившийся на сухом взгорье среди лесов и болот. Его отбили сегодняшней ночью. В хуторе, как мне сказали, стоят две наши самоходки. И еще мне не терпится повидать Федьку, с которым мы расстались, кажется, целую вечность назад. На подходе к хутору, на лугу, изрытом глубокими снарядными воронками, увидел с десяток коровьих туш, лежащих в разных позах. Хотя животное и легче загубить, чем человека, но вид убитых коров несколько охладил мою «охоту к перемене мест». Однако возвращаться назад, почти достигнув цели, было досадно, и я решительно, подобно лихому военному корреспонденту, «первым ворвался», то есть осторожно вошел в энский населенный пункт, не обозначенный, может быть, даже на районной карте. В глаза сразу бросилось: солдаты здесь передвигаются, только прячась за домами, хозяйственными постройками, стожками, а на открытых местах — согнувшись в три погибели и бегом или вовсе на животе. За хутором — широкое поле, странно голое, несмотря на начало августа, с вырытыми вразброс небольшими окопчиками. В них солдаты, все в касках, сидят смирно. Высовываться опасно: малейшее движение — летит низко над землей, помигивая, трассирующая пулька. Снайпер зловредный: уже несколько человек за одно утро вывел из строя.

Об этом предупредил меня немолодой солдат-телефонист, засевший в узенькой неудобной щели, которую он не поленился выкопать себе под высокой поленницей, сложенной под навесом у стены одного домика. Еще боец «порадовал» тем, что фриц аккуратно каждые тридцать минут постреливает, должно быть от «нервов», из восьмидюймовок, то есть 210-миллиметровых тяжелых орудий. Мысленно благодарю Марса: я прибыл. как раз в перерыв. Только телефонист ввел меня в курс дела, как невысоко над хуторком прошумели снаряды и заухали по [352] лугу. Усатый дядька гостеприимно отодвинулся в торец своей щели, тем самым приглашая меня в укрытие, и проворчал: «Перелет... Сейчас еще выдаст!» С удовольствием вжимаюсь в освободившееся место. И вовремя: с противным шипением и визгом снаряды проносятся над самыми крышами, но рвутся теперь значительно ближе к широко раскиданным домишкам, от доброй половины которых остались лишь уныло глядящие в небо подкопченные печные трубы. Землю колотит крупной дрожью. Новый залп точно накрывает хуторок. Один из тяжелых снарядов боднул взгорок совсем близко, где-то перед нашим домом. Грохотом хлестнуло по ушам, земля под нами подпрыгнула, поленница качнулась и рухнула на нашу щель. Хорошо еще, что поленца были мелкие и сухие. Минут через десять стихло, и мы, разбросав дрова, выкарабкались на поверхность, а немного отойдя, свернули махорочные цигарки. Покуриваем, прислушиваясь к редким, очень тихим из-за расстояния, сухим щелчкам выстрелов снайперской винтовки.

Всматриваясь в пустынное ничейное поле, заметил я незанятый окопчик, вынесенный метров на триста за хутор. От него ближе всего до развалин соседней деревушки, где прячется охотник за людьми. В голове моей быстро созревает гениально простой план: добраться до того окопа, засесть в нем, высмотреть снайпера и затем уничтожить. Одалживаю у телефониста трехлинейку и, не обращая внимания на его попытку отговорить меня от этой бесполезной затеи, полный решимости, приступаю к осуществлению операции. Прокравшись через огород, оказываюсь на голом месте и дальше сползаю с хуторского бугра головой вперед, волоча рядом длинную винтовку. Погода не спешит разгуливаться, пасмурно, и легко не только проследить направление полета светящейся пули, но и заметить место, откуда ее посылали. А смешно, наверное, выглядел со стороны «гроза снайперов», который, распластавшись, открыто полз по лысому склону, рискуя каждую минуту получить пулю, да хорошо еще, если только в зад!

Медленно продвигаюсь вперед, ориентируясь на окопчик, но «отличиться» помешал, к счастью, начавшийся снова обстрел: заработали тяжелые немецкие гаубицы. И путь, проделанный за двадцать минут по-пластунски, обратно пролетаю в полный рост, наверное, раз в двадцать быстрей. Удивительно, куда в это время смотрел снайпер? Впрочем, поле перед ним очень широкое. [353]

Сконфуженно возвращаю солдату оружие. Телефонисту не до меня: нет связи. Он в сердцах бросает немую трубку на рычажок аппарата и, закинув винтовку за спину, бежит по проводу искать обрыв. Сижу, свесив ноги в щель, и остываю: вот уж действительно, «не в свои сани не садись» — ползти белым днем по открытой местности на снайпера! Муки честолюбия, однако, недолго терзали меня, и я побрел к самоходкам попрощаться с ребятами. Здесь экипажи водителей Васи Бараненко и Карапузова. Мне посоветовали дождаться у машин ужина, который сюда давно уж везут вместе с обедом, но желание непременно повидать Федю Сидорова оказалось сильнее чувства голода. Вася указал на выступающий угол леса, где должна стоять в опушке, перед полем с несжатой рожью, машина моего непутевого друга. Отсюда ее не видно.

Только поздним вечером добрался до Федора с Павлом. Оба очень обрадовались встрече и письмам, которые вот уже двое суток путешествуют в моем кармане, не находя адресатов.

Треугольнички свои друзья спрятали, не разворачивая, под комбинезоны, в карман гимнастерки, потому что как раз собирались отводить машину метров на триста назад, чтобы не схлопотать ненароком в темноте «фауста» изо ржи. Пехоты нашей вдоль этой опушки так же мало, как и на хуторе с убитыми коровами. Это понятно: армия наша уже три недели наступает, ведя тяжелые бои.

Место для ночной стоянки ребята высмотрели еще днем неплохое: старый сенной сарай на болотистом лугу, окаймленном леском. Самоходку поставили левым бортом почти вплотную к сараю, доверху начиненному душистым сеном. И безопасно, и комфортабельно! Только вот ужина так и не привезли.

Распорядившись насчет охраны (у них на машине каким-то чудом еще до сих пор целы два автоматчика), Павел вошел в сарай и предложил каждому по ржаному сухарю и воды из питьевого бачка. После сверхлегкого ужина они с Федькой, усевшись в углу, подальше от двери, засветили тусклую трофейную плошку и долго вслух читали письма (разумеется, с Федькиными комментариями). Затем командир с экипажем устроили себе общее ложе внизу, набросав толстый слой сена. Федор же заявил, что обожает спать на высоте, и постелил шинель возле небольшого окошечка, обращенного в сторону ржаного поля. [354]

Все сразу улеглись, кроме заряжающего, который первый дежурил в машине, да часового-автоматчика, бесшумно шагавшего за стеной сарая по мягкой сырой траве.

Федору, еще не совсем остывшему после напряженного дня, не терпелось выговориться, да и не виделись мы несколько долгих дней, поэтому мы уселись на подгнившем пороге у полуотворенной двери сенника, соорудили самокрутки и, покуривая в кулак, в четверть голоса повели беседу. Вернее, говорил главным образом инициативный Федька, отведя мне роль внимательного и (он это чувствовал) благодарного слушателя.

Как всегда, у моего друга в эти дни не обошлось без приключений. Федя принимал участие в атаке на Лауру, и я узнал, что под самым городом сгорела, кроме моей, еще одна машина, подбитая фаустником. Водителем на ней был гвардии младший техник-лейтенант Цибин.

В самой Лауре, где шел бой и вышибали немцев, упорно цеплявшихся за окраинные домики и сады, Феде понадобилось выскочить из самоходки по нужде. Потом он решил заодно для разведки (ради любопытства, как он выразился) обследовать один проулочек, не доезжая которого остановилась их машина. Завернув за угол, неугомонный водитель неожиданно столкнулся носом к носу с фашистом. Оба оторопели, но Федор опомнился на секунду раньше. У немца на груди был автомат, а у моего друга за голенищем — заряженная ракетница. Молниеносно выхватив ее, он выпалил в упор и попал в живот солдату. Тот перегнулся вдвое от боли и ужаса, а Федя, перехватив за ствол увесистый ракетный пистолет, с размаху опустил его на вражескую каску. Фашист рухнул как подкошенный, а Федор благополучно вернулся в машину с чужим автоматом и терпеливо выслушал от командира строгое внушение по поводу своей неосторожности.

А сегодня у этой несжатой нивы, через которую не решаются сунуться ни наши, ни немцы, что окопались по ту сторону поля, тоже вдоль опушки, Федор успел уже прославиться у пехоты.

Тяжелые самоходные установки, не имея перед собой достойной цели, вынуждены были бездействовать, и механик-водитель с разрешения друга-командира отправился в пехотные окопы, находившиеся всего в нескольких десятках метров впереди, [355] почти во ржи, порядком истоптанной и местами полегшей от дождей.