Русская критика - Капитолина Кокшенева

Наконец, «православную литературу» используют как некое новое оружие — идеологическое — в борьбе с «кремлевскими схемами “управляемой демократии”».

«Левый» прорыв к Православию и его результаты еще более плачевны в сравнении с графоманской искренностью любителей сочинять «духовное». Когда-то, в XIX веке, бывшие семинаристы, ставшие нигилистами и социалистами, активно боролись с христианством. Теперь «левая идея» прошла такой путь, что она, напротив, стала нуждаться в христианских ценностях, зачастую приспосабливая их под свое понимание, в том числе и литературы. Но для того, чтобы навязать и оправдать «свое понимание» — необходим протест, необходим «враг», каковой и найден в лицах — носителях «официальной православной религиозности». Ясно, что следовать канону труднее, чем чувствовать свободу от него, объявив попутно сам канон необязательным (типичная сектантская позиция).

Правда, нам рассчитывать на полное и вразумительное объяснение своих взглядов «левыми» патриотами не приходится (кроме самого общего — признания «христианской составляющей» отечественной истории и отечественной культуры). Трудно что-либо существенное понять в таком пассаже, например, Вл. Бондаренко (статья «Новая православная проза», «Завтра», № 3, 2004. С. 6): «Более того, минуя и направления стилистические, и метафизические обличья, современная проза явно стремится к христианскому началу. Не боясь при этом ни бледного стыда, ни изображения страстей, “что так и валят из нутра”». Бедная современная проза — чего стоит только один «бледный стыд» и все такое прочее, что валит из нутра! Но что такое «христианское начало», к которому так ходко движется нынешняя проза? Что такое ее «метафизические обличья», выглядящие в статье как мыслительные лохмотья самого критика? И почему так припозднились вообще с «православной прозой»? (В журнале «Москва», например, дискуссия на эту тему прошла этак лет шесть-семь тому назад.)

Никакая особенная «православная проза», на мой взгляд, современной русской литературе не нужна. Тем более такая, которую предлагает лево-пламенный с элементами нью-реакционной кривизны критик газеты «День литературы». Другой идеолог национальной идеи России в образе Пасхи — Александр Проханов — испробовал все! Осталось только толкнуть в публику мысль о «наибольшей религиозности и подчеркнутой православности» последнего романа «Крейсерова соната», что и делают ряд критиков. Я не буду говорить об этом романе. Сейчас важно другое — все-таки попытаться найти критерии, по которым те или иные произведения оказываются у левых «новой православной прозой».

«Адское нашествие на Россию», отраженное в сочинениях Проханова, Ю. Никитина, М. Елизарова (прежде отчасти — у Ю. Кузнецова) становится для левой критики признаком «православной прозы». Сюда же приписана и повесть Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» — все на том же адском основании: «откровенное изображение отнюдь не приглядной нашей жизни», нашего «национального упырства»… По этому же ведомству «новой православной прозы» приписан Дегтев, Сенчин и Буйда. Названные писатели настолько разные, что вообще-то объединить их в одном литературном обзоре (если бы вдруг Бондаренко хоть раз таковой сделал) чрезвычайно трудно. Но… Бондаренко сумел преодолеть такую «незначительную» по нашим временам вещь как стилевое разнообразие именно потому, что обошелся без разговора о художественных мирах названных писателей. Но что же все-таки их объединяет в глазах критика? Именно «адское нашествие на Россию», преизобильно изображенное писателями, становится таким общим началом. Надо понимать так, что писатель «вскрывает» некие «язвы» действительности, обнаруживая врага и беса в русской жизни всюду: Сенчин в поколении 30-ти летних, Дегтев и Буйда — в тех, что постарше. Представителями «адских сил» выступают самые разные люди — бизнесмены и интеллектуалы, финансовая элита и отдельные сволочные личности. У либералов на заре их уверенного освоения литературного пространства, это называлось «ликвидаторским проектом», когда на смену бодрому советскому герою они привели в литературу жадных и мерзких старушек, жителей коммуналок, идиотов и пр., когда показывали «ужас повседневности» и результаты «нашествия на Россию тоталитарной идеологии». Не кажется ли читателю, что есть нечто общее между «старыми либералами» и «новыми левыми» не только в формулировках, но и в логике отношения к русской жизни? Сходство, несомненно, есть, тем более, что критик В. Бондаренко берет, действительно, писателей, ангажированных разным. Все-таки между В. Дегтевым и Р. Сенчиным есть разница в самом главном — в силе художественных дарований, в самой «тональности» прозы. Скучные и безидейные герои Сенчина рядом с энергичными и активными дегтевскимими выглядят старыми и усталыми («старыми мальчиками»). Тем не менее, все они представляют у критика «православную прозу». А критерием «православной прозы» выступает … «нечто неисправимо сатанинское». Замечательный критерий «православной прозы»! «Земля наша нынешняя, — пишет В. Бондаренко, — у всех авторов изображена как нечто адовое, нечто неисправимо сатанинское, и герои даже не знают, спасать ее надо, или наоборот, снести всю с лица вселенной, “махнуть хвостом кита-Вельзевула” и начинать все с новой попытки?» Никуда не денешься от родовых пятен — перед нами все то же революционерство, все тот же пафос «стирания с лица земли» самой уже земли, все та же тоска «по нулевому циклу» (голый человек на голой земле!). Только почему — то эти абсолютно радикальные намерения приписываются теперь к «православной составляющей» современной культуры, а писатели — к «нашему христианскому ряду»!

Здесь стоит остановиться. Проза, изображающая «нечто адовое», получает одобрение критики (речь идет не только о В. Бондаренко, Сенчина с его «правдой жизни», например, поддерживает критика самых разных поколений, в том числе и имеющих хорошую советскую выучку). Но почему же не продолжить ряд другими явлениями: разве не «нечто адовое» изображается в боевиках, в детективах, в «милицейских сериях» книжек и фильмов, в романах о тюрьмах и «обителях, ставшими застенком» — как у Баяна Ширянова, проводящего некие «параллели» между зеками (уголовниками в том числе) и монахами в романе «Монастырь»? Следовательно, если мы признаем «адово нашествие» главным критерием, то и все вышеозначенное стоит отнести по разряду «православной прозы». И море крови, и мат, и извращения. А уж тем более в «православную прозу» стоит записать всех создателей мистической продукции о ведьмах, вампирах и прочей нечисти, которая, как говорится, прямо указывает по какому она ведомству. Тут уж «адово нашествие» буквально себя являет во всем многообразии красочного исступления. Таким образом, или господин критик врет — или «адово нашествие» все-таки не годится в качестве критерия «православной прозы».

С другой стороны, «левая» критика все время оберегает себя от неких «чистых» (известная болезнь с эпохи Маяковского), которые возьмут, да и будут «выискивать излишнюю черноту в описаниях, излишнюю чувственность, языческий пантеизм», например, у Олега Павлова или Веры Галактионовой, определив этих писателей по ведомству «нечистых»! В общем, хочется и «грешные подробности человеческих страстей» сохранить и приумножить, и извернуться как-то так, чтобы эти самые «грешные подробности» и «человеческие страсти» читались ни много-ни мало как «эсхатологические небесные откровения». А если кто-то смеет не так читать (в частности, Проханова), если кто-то не видит у него «христианских пронзительных откровений», — тот исключается из круга ценителей «христианской темы». Зато в «круг» вводятся писатели, принадлежащие к «христианской гротескной альтернативноисторической литературе» (Мария Семенова, А. Бушков, Е. Чебалин, Ю. Никитин). И даже Дмитрий Емец, написавший Таню Гроттер, «какой-то стороной …входит в нашу новую православную волну литературы», а другой стороной в «сталинскую традицию» переписывания всяких там буржуазных буратин и алис на отечественный лад. Так выглядит еще один критерий «православной прозы», возникающий на пересечении гротеска, альтернативной истории и «сталинской традиции». Широк критерий — и так хочется его сузить.

В общем, «бьется о берег волна за волной», но почему-то последнюю волну решили назвать «православной». Вера Галактионова и Олег Павлов не случайно появились в этом списке — их художественная талантливость позволяет закрыть бреши и прорехи в собственных размышлениях критика о «православной прозе», ведь его «православный менталитет заставляет воспринимать любых героев с разным оттенком». Левая широта не знает нынче границ: даже «Дневники» С. Есина и автобиографическое повествование Л. Бородина «Без выбора» попали в разряд «новой православной прозы» (видно на том основании, что они написаны не стихами). Что ж, если в случае с называемым в этих же «христианских рядах» М. Елизаровым можно еще усомниться не бренд ли «христианский такой появился», то в случае с Есиным — критик был прямо-таки удивлен «детской прямолинейностью и заботливостью» автора «Дневников», десятилетиями вращающегося «в самых престижных кругах, переваривая их цинизм и равнодушие к миру». «Православный менталитет» — это вам не «чужой менталитет» всяких там постмодернистов! Тут ни-ни — муха не пролетит. Тут «русская расхлябанность и русская тяга к справедливости», как Маркс и Энгельс, слиты навсегда в крепчайшем сплаве.