Русская критика - Капитолина Кокшенева

В общем, «бьется о берег волна за волной», но почему-то последнюю волну решили назвать «православной». Вера Галактионова и Олег Павлов не случайно появились в этом списке — их художественная талантливость позволяет закрыть бреши и прорехи в собственных размышлениях критика о «православной прозе», ведь его «православный менталитет заставляет воспринимать любых героев с разным оттенком». Левая широта не знает нынче границ: даже «Дневники» С. Есина и автобиографическое повествование Л. Бородина «Без выбора» попали в разряд «новой православной прозы» (видно на том основании, что они написаны не стихами). Что ж, если в случае с называемым в этих же «христианских рядах» М. Елизаровым можно еще усомниться не бренд ли «христианский такой появился», то в случае с Есиным — критик был прямо-таки удивлен «детской прямолинейностью и заботливостью» автора «Дневников», десятилетиями вращающегося «в самых престижных кругах, переваривая их цинизм и равнодушие к миру». «Православный менталитет» — это вам не «чужой менталитет» всяких там постмодернистов! Тут ни-ни — муха не пролетит. Тут «русская расхлябанность и русская тяга к справедливости», как Маркс и Энгельс, слиты навсегда в крепчайшем сплаве.

А начало там, в революционном воодушевлении 20-х годов XX века, когда и в искусстве была объявлена «гражданская война» академическому старью, а ходить в кожанке означало принять стихию революции. «Левые» эстетики и практики тогда громко шумели.

Всем известно, что двадцатые годы были чудовищно антинациональны. Сегодня, правда, ощутимо некоторое влияние национальной идеологии на «левых патриотов». Увы, но при ближайшем рассмотрении закрадываются сомнения: а стоит ли идеология за терминологией? Как можно быть национально-мыслящим писателем и полностью отрицать государство, не видя за современным его состоянием исторической судьбы его? Как можно быть патриотом национальной культуры и защищать кислотные, растлевающие произведения Вик. Ерофеева и Вл. Сорокина — защищать даже ради «профессиональной солидарности» и боязни стеснений свободы писателей?!

Историческая судьба идеи народности (и, естественно, живой народности), которой так много сил отдали славянофилы, почвенники и русские корневые философы, проделавшая социальный путь от «правых» к «левым», сданная, по словам Н.П.Ильина, «силам революции» уже во второй половине XIX столетия, — судьба идеи народности на наших глазах претерпела еще одно изменение. Она была сдана еще один раз: народность у «новых левых», повторим, вытеснилась массовостью. Иваны Африкановичи, Иваны Денисовичи и Павлы Роговы превратились в современном «левом искусстве» в мстителей-одиночек так напоминающих американского супер-героя, который в огне не горит, в воде не тонет, в кислоте не растворяется и от десятков прямых выстрелов из гранатомета уходит невредимым. Собственно таков герой Проханова, Крусанова, Елизарова (роман «Pasternak»), Лимонова и прочих. Итак, идею народности «левые» сдали теперь создателям виртуальных миров, а сами стали демонизаторами народа. Сегодня «левые» гораздо больше связаны с идеологией массовой культуры, — они активно борются за место в ней. Самый яркий пример тому — прохановские романы и пиар-акции, начиная с «Господина Гексогена», о чем уже выше шла речь.

Безусловно, у новых «левых» появились такие качества, что отличают их от «левых» старых. Поскольку «левое» сознание вообще отличается мобильностью, склонно к освоению «разного», то нельзя не отметить их явного использования и некоторых «правых» идей и начал. В сущности, диалог современной культуры с «правой» и консервативной идеологией стал возможен в последние пятнадцать лет. В те самые годы, когда было открыто консервативное наследие для общества. Ясно, что господствующее либеральное направление (постмодернизм) было и остается весьма глухо к право-консервативным идеям (глухота эта органическая, так что, какой с них и спрос). Зато «левое» сознание, освобождающееся от социалистической идеологии все откровеннее, — боящееся маргинальности (что вполне понятно), старым проверенным способом революционного наскока, снимало пенки, подхватывало крошки от тех идей, что открылись как «правые». Сначала это было русское зарубежье, власовцы и белая эмиграция, потом консерватизм и имперскость и, наконец, декларируемая, чудовищной силы «тяга к Православию» и мистицизму. Критическая мысль двигалась тем же маршрутом: то обосновывалась тотальная «имперскость» современной литературы, то бросался ни много, ни мало, а всему миру «консервативный вызов», а теперь дошло дело и до Православия. О качестве же мистицизма «левых» (будь то Проханов или Кургинян) не стоит много и говорить: достаточно услышать такие прохановские слова: «когда мы обустраивали футбольное поле (на территории разоренного Миусского кладбища — К.К.), то выкопали череп». Потом подростки стали играть этим черепом в футбол. А потом писатель Проханов исследовал топографию этого кладбища и решил, что это был череп Николая Федорова — философа «общего дела» и воскресителя всех предков. «И именно из этого попранного черепа…, — продолжает писатель, — впервые донеслись до меня слова Федоровской проповеди “воскресения мертвых”, искупления грехов отцов подвигами сыновей». Не знаю, чего тут больше — эффектных заявлений или литературных приемов («Я пил из черепа отца», — писал Юрий Кузнецов)… Еще более темного качества мистицизм предъявил публике Сергей Кургинян в некой пара-поэме «Ж-изнь», лежащей в основании пара-спектакля, действие которого «происходит в метафизической реальности». Безусловно, это личное дело Кургиняна — его любовь к СССР, но в спектакле вообще нет никакой любви. Есть актерский транс, есть натруженные тела и нервы далеко не молодых актрис, есть символы Христа (рыба) и антихристовой печати (666), дыры в мире и дыры в сознании, советская хроника, вавилонская блудница и советский солдат-памятник, стоящий в Трептов-парке. Есть, наконец, претензия на то, чтобы зрители испытывали не просто эмоции, а «интеллектуальные эмоции» (каково?!). В сущности, пред нами все тот же «черный квадрат» Малевича как принцип искусства, стремящегося стать не собой — не-искусством. Малевич отказывался от образа мира, отказывался от всех законов живописи ради мистики «нездешнего». Кургинян полностью ликвидирует театральность, правда, с поправкой на время, — «христианизирует» и, одновременно, демонизирует свой спектакль. В спектакле Кургиняна происходит совершенно бесцеременное насилие над зрителем: он должен был сам наполнять кургиняновские мистические смыслы — своими эмоциями, своим интеллектом. Ведь публику с самого начала предупредили, что она должна испытывать «интеллектуальные эмоции». Вот и сидит бедный зритель, натужно и многодумно заставляет себя их испытывать, и тихо сердится на себя, что эти странные эмоции никак не испытываются. А потом уходит со спектакля с немой укоризной себе, что не дорос до расшифровки авангардного искусства.

Обращение к Православию и христианству в том качестве и виде как это делают «новые левые» свидетельствует о современном кризисе «левой» идеи. Ни принцип народности, ни принцип национальности им недостаточен — они не знают, что с ними делать вне рамок оппозиционности. Остается (все остальное перепробовано) искать обновления в Православии и провозглашать «Пасху — национальной идеей России», не замечая чудовищной элементарной неграмотности сего лозунга. Право, поп-дива Мадонна, ставшая каббалисткой, выглядит убедительнее, чем «пасхальный проект» Проханова. Христианский универсум адаптируется под свои цели, а Николай Федоров (не имеющий отношения к богословию) провозглашается новым идеологом. Впрочем, на то и внедрен в культуру и умы принцип плюрализма, чтобы разрушить и размыть все границы, и вновь «невозможное сделать возможным». Пример тому, недавнее издание брошюры «100 пророчеств о судьбе русского народа», где наряду с именами святых и праведных преп. Серафима Саровского, св. Игнатия Брянчанинова, преп. Амвросия Оптинского, св. Феофана Затворника, св. прав. о. Иоанна Кронштадского, преп. Оптинских старцев (Варсонофия, Анатолия, Нектария) соседствуют «пророчества» Проханова, Дугина, Бондаренко, Баркашева и прочих. Увы, но имена именно этих наших современников, написавших много «борзостей», делают это издание «для досуга» (на что указывают издатели) чем-то вроде «100 советов как стать красивой» или «100 блюд китайской кухни».

«Левая» идеология принципиально не дает возможности полного понимания целей и задач Христианства. На фоне нынешнего приспособления целей метафизических к целям земным, прежний материализм выглядит старомодно-простым. Прохановская Пасха в виде национальной идеи угнетает страшной телесностью, социальностью и вульгарностью, круто замешанных на экзальтированном восторге. Читая следующее — «Пасха, понимаемая как вселенский прорыв к преодолению смерти, к возрождению, к воскрешению мертвых, к созданию бессметного богоподобного человечества» — читая все это, так и видишь тысячные ряды неких вселенских человеков в одинаковых спецодеждах. Взявшись за руки для «вселенского прорыва» (заменившего еще недавний консервативный вызов миру), они, одновременно, делают некую такую производственно-технологичную работу, что превращаются в вечное богочеловечество (а сама механика мысли в данном случае очень напоминает принцип «делания вещи» в «производственном искусстве» революционных 20-х годов). Кроме того, по Проханову, «вся история человечества связана с тем, что Господь делегирует человечеству все большее количество своих “полномочий”… Чем дальше, тем больше происходит трансляция божественных задач людям». Принцип демократического централизма смело распространяется и на Бога, Который Сам уже выглядит этаким главой парламента, раздающим подчиненным рабочие задания. Христианский универсум превращен в современный глобализм.