Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

был словно другой человек — коварный и жестокий дознаватель, не скрывавший клокочущей в нем свинцовой ненависти к арестованным.

2

В канун Рождества открылся церковный Собор. Заседали в Большой Золотой палате Кремля в присутствии государя. Прошлой весной умерла великая княгиня Софья Фоминична, совсем немного пережив свою соперницу Елену Волошанку, и теперь, подобно многим вдовцам, потерявшим многолетнюю спутницу жизни, государь сразу постарел и еще больше ссутулился. Со стороны казалось, что он погружен в какие-то свои, одному ему ведомые думы и не следит за происходящим.

Шестнадцать подсудимых (пятеро москвичей и одиннадцать новгородцев) сидели на низких скамейках в дальнем углу палаты. Все они в надежде на снисхождение полностью или частично признали свою вину и теперь с напряженным вниманием следили за происходящим в ожидании приговора. И только новгородский дьякон Герасим отрешенно сидел с опущенной головой, весь погруженный в свои горькие думы. Подозрение, которое заронил в нем доминиканец Вениамин, не давало ему покоя. Неужто и вправду два самых дорогих ему человека — жена и брат — так подло и жестоко обманывали его?

Боясь получить подтверждение самого худшего, Герасим все откладывал объяснение с Умилой, как вдруг среди ночи в дом ворвались стражники и увезли его в Москву. Узнав, что отнего открестился архиепископ Геннадий, с которым его связывали многие годы общих трудов, Герасим замкнулся окончательно, на следствии угрюмо молчал, крамольные слова о Святой Евхаристии отрицать не стал.

Хотя председательствовал на Соборе митрополит Симон Чиж, общим вниманием сразу завладел игумен Иосиф Волоцкий. Но вместо того, чтобы обличать еретиков, Иосиф неожиданно заговорил о настроениях в самой церкви, о торговле должностями, о пьянстве духовенства, о зазорной жизни вдовых попов и в заключение потребовал сурово карать всех виновных, невзирая на сан и былые заслуги. После такой речи архиереям не оставалось ничего другого, как утвердить предложенные Волоцким суровые самоочистительные меры.

Поблагодарив собор за поддержку, Иосиф обратил свой беспощадный взор на еретиков. Его голос звучал обманчиво спокойно, но каждое слово разило как стрела. Свою обвинительную речь он закончил так:

— Извращать религию, от которой зависит жизнь вечная, — гораздо более тяжкое преступление, чем подделывать монету, которая служит потребностям временной жизни. Следовательно, если фальшивомонетчиков, как и других злодеев, светские государи справедливо наказывают смертью, еще справедливее казнить еретиков. Гниющие члены должны быть отсечены, а паршивая овца удалена из стада, чтобы весь дом, все тело и все стадо не подвергались заразе, порче, загниванию и гибели! А посему всех еретиков следует предать сожжению на костре!

Воцарилась мертвая тишина. Первым опомнился князь-инок Вассиан Патрикеев.

— Господь не велел осуждать брату брата! — возгласил он. — Одному Богу надлежит судить человеческие прегрешения. Господь сказал: не судите, да не судимы будете, и когда к Нему привели жену, виновную в прелюбодеянии, тогда Всемилостивый Судья сказал: кто не имеет греха, пусть первым бросит в нее камень. И если ты, Иосиф, повелеваешь брату убивать согрешившего брата, то, значит, сам держишься Ветхого Завета!

— Ты говоришь, что Катанский епископ Лев связал епитрахилью еретика Лиодора и сжег, — с язвительной усмешкой продолжал Вассиан. — Зачем же ты, господин Иосиф, не испытаешь своей святости? Свяжи архимандрита Кассиана своей мантией, а мы тебя извлечем из пламени, яко единого из трех отроков.

Прокатился смешок. Ободренный князь-инок еще долго говорил о христианском милосердии и в завершение предложил заточить еретиков в монастыри, но не предавать смерти.

— Нет, брат Вассиан! — непреклонно возразил Иосиф. — То, что ты предлагаешь, будет благом для мирян, но погибельно для тех обителей, которые примут христопродавцев!

Завязался спор, но вскоре стало ясно, что большинство архиереев взяли сторону волоцкого игумена. Оправдался его тонкий расчет: сурово спросив с себя, церковь получила право быть жестокой к своим врагам.

Пока соборяне спорили меж собой, архимандрит Кассиан и дьяк Иван Курицын не спускали глаз с государя. На их лицах застыл безмолвный крик: спаси нас, государь, ведь мы верой-правдой служили тебе! Однако великий князь непроницаемо молчал.

Уже спустился вечер, когда митрополит Симон огласил страшный приговор: все еретики приговаривались к сожжению на костре, исполнение казни возлагалось на светскую власть.

Среди гробовой тишины послышались рыдания. Плакал боярский сын Митя Пустоселов, плакал взахлеб, по-детски подвывая, словно малолеток, побитый строгим отцом. Сидевший рядом с ним Иван Максимов стал ласково гладить Митю по курчавой голове, и тот понемногу успокоился, только изредка прерывисто всхлипывая и размазывая слезы по румяным щекам.

3

Монастырский возок миновал Замоскворечье. Задумчиво глядя на проплывающие мимо кривые улочки и усадьбы деревенского вида, игумен Иосиф Волоцкий снова и снова оживлял в памяти только что завершившийся собор. Итак, тридцатилетняя война с ересью подошла к концу. Судьба распорядилась так, что решающий удар по ней выпало нанести ему, Иосифу Волоцкому, и он не оплошал, сумел отразить нависшую над церковью смертельную угрозу. Только одна пустячная малость омрачала игумену радость победы — до сих пор звучал в его ушах детский плач Мити Пустоселова. Он спросил себя: может быть, следовало покарать только закоренелых, а этого глупого юнца пощадить? И сам себе жестко ответил: нет! Только каленым железом можно выжечь поразившую русские умы заразу! Только так можно спасти огромную державу, ведь если рухнет здание единой православной веры, то оно неминуемо погребет под своими обломками и весь народ.

Сзади послышались стук копыт по замерзшей дороге и чей-то крик. Выглянув из возка, Иосиф увидел знакомого митрополичьего слугу.

— Беда, владыка святый! — крикнул тот. — Государь велел продолжить Собор! О монастырских землях пря! Возвращайся за-ради Христа! На тебя вся надежда!

Иосиф вспомнил, что по завершении Собора государь о чем-то тихо говорил с Вассианом Патрикеевым, а тот невольно взглянул на волоцкого игумена. И тут ему стал ясен государев умысел. Отдав еретиков на расправу, он тем самым объявил архиереям: я сделал то, о чем вы меня просили. Теперь ваш черед уступить мне, отдав в казну монастырские земли! А чтобы его затее не помешал неугомонный волоцкий игумен, решили дождаться, пока он уедет. Хитер Державный! За весь Собор не проронил ни слова, казалось, тихо дремлет, а на самом деле видел и слышал все. Воистину: лиса спит, а во сне кур считает!

— Разворачивай! — крикнул игумен кучеру. — Гони во всю прыть!!!

4

Новгородский архиепископ Геннадий Гонзов уже собирался уезжать из Москвы восвояси, как вдруг узнал, что Собор будет продолжен. Недоумевая, он вернулся в палату и подивился