Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дьякон Герасим долго молчал, потом хмуро ответил:
— Я всегда защищал и буду защищать нашу православную веру. Но я не хожу тайными тропами, не сочиняю изветы.
Взгляд доминиканца стал враждебным.
— Верно ли я тебя понял? Ты отказываешься нам помогать? Но тогда тебе придется решить, кто ты — служитель церкви или пособник еретиков?
— Я служитель церкви, но не доносчик, — твердо ответил дьякон. — И хоть ты и наш гость, но позволь тебе напомнить, что мы живем на своей земле и никакие пришельцы нам не указ!
— Как бы тебе не пожалеть о том, что ты сейчас сказал, — с угрозой молвил доминиканец. — Твоя невоздержанность в речах может тебе дорого стоить. Я помню, как ты сомневался в таинстве Евхаристии. А ведь это ересь, за которую можно лишиться не только сана, но и жизни!
— Так ты следил за мной! — возмутился Герасим. — А ну вон отсюда, и чтоб глаза мои тебя здесь больше не видели!
Доминиканец молча встал, накинул на голову капюшон. На пороге обернулся:
— Твои глаза и так ничего не видят! Ты даже не видишь того, что творится в твоей семье.
— Это ты о чем? — наливаясь краской, насупился дьякон.
— О твоем сыне! Не будь ты слепым, давно бы уже разглядел, на кого он похож. Что ж, твой братец — шустрый малый, да и твоя женушка даром времени не теряет!
Кровь отхлынула от лица Герасима.
Сграбастав тщедушного доминиканца, дьякон пинком отворил двери и вышвырнул его вон. Стремглав пролетев по каменной круговой лестнице, монах кубарем выкатился прямо в неф собора, где шла вечерняя служба. Его заношенная до дыр ряса задралась, обнажив мохнатые голые ноги и тощий зад. Кто-то из прихожанок визгливо захохотал. Хромая и потирая ушибленный бок, доминиканец юркнул из собора. Оказавшись в своей келье, он пал перед распятием и прошипел по-испански:
— Tendrás que pagar por él! [43]
На следующий день Вениамин открыл владыке Геннадию тайну своей миссии и выразил готовность поименно назвать новгородских еретиков. В предъявленном им списке упоминались юрьевский игумен Кассиан, его брат Иван Самочерный, миряне Гридя Квашня и Митя Пустоселов и еще шестеро. Замыкал список софийский библиотекарь Герасим.
— Дьякон Герасим? — недоуменно поднял брови архиепископ. — Быть не может!
— Увы! — лицемерно вздохнул доминиканец. — После того как вы совершенно справедливо запретили ему говорить проповеди, он не только впал в ересь, но и возненавидел вас!
— И все равно не могу в это поверить, — покачал головой Геннадий. — Я знаю отца Герасима уже много лет. Он верой и правдой служит нашей церкви!
Архиепископ уже занес перо, чтобы вычеркнуть имя дьякона, но доминиканец жестом остановил его.
— Вот бесспорные доказательства его вины, — жестко произнес он, протягивая владыке тетрадь с записями его бесед с Герасимом. — И позвольте напомнить, ваше высокопреосвященство, что тот, кто жалеет еретиков, рискует прослыть их пособником. Так не дайте же вашим врагам повод усомниться в вашей беспристрастности!
С тяжелым сердцем отложив перо, архиепископ сухо поблагодарил доминиканца и дал понять, что аудиенция закончена.
Глава 11. Приговор
1
В Тайницкой башне Московского Кремля боярин Семен Чеботарев допрашивал схваченного прошлой ночью Ивана Волка Курицына. Изжелта-бледный, в разодранном дорогом опашне, с лиловым синяком во всю скулу, посольский дьяк сидел, упрямо угнув голову, и все еще походил на волка, но угодившего в капкан и окруженного псарями.
Видя старинного врага поверженным и униженным, Чеботарев не скрывал своего злорадства. Он на нюх не выносил братьев Курицыных, кичившихся своей ученостью и близостью к государю. К личной неприязни примешивалась и служебная ревность. Курицыны забрали под себя всю заграничную секретную службу, оставив ведавшему московским сыском Чеботареву одних разбойников, душегубов да лихоимцев, на которых не добудешь ни славы, ни почестей. И вот пришло время поквитаться, жаль вот только, что старший брат успел ускользнуть.
Вместе с Чеботаревым допрос вел игумен Волоколамского монастыря Иосиф, которому митрополит Симон поручил вести следствие по делу еретиков от имени церкви. Накануне Иосиф имел продолжительную беседу с государем. Великий князь разговаривал с ним, лежа в постели, последнее время он сильно недужил.
— Прости меня, отче. Я знал про новгородских еретиков, — со вздохом покаялся Иван Васильевич. — У меня Ивашка Максимов и сноху в жидовство свел.
— Мне ли тебя прощать? — возразил Иосиф.
— Нет, отче, пожалуй, прости меня.
— Государь! — торжественно произнес Иосиф. — Если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то за прежних тебя Бог простит!
О чем еще говорили великий князь с волоцким игуменом, никому не ведомо, но все, кто знал Иосифа, подивились происшедшей с ним перемене. Давно ль он называл царя всего лишь Божьим слугой, которому нельзя покоряться, если он впадет в хулу и неверие, а тут вдруг объявил с амвона, что царь естеством своим подобен человекам, властью же подобен высшему Богу!
Сразу после этой встречи великий князь вызвал боярина Семена Чеботарева и повелел схватить еретиков, на которых ему укажет Иосиф Волоцкий. Кроме Ивана Волка Курицына взяли боярского сына Митю Коноплева, купца Кленова и бывшего духовника государевой снохи Ивана Максимова. В тот же день новгородскому наместнику был отправлен приказ схватить тамошних еретиков и везти их в Москву.
…Допрос длился три часа, но Иван Волк так ни в чем и не признался и только на прямой вопрос Иосифа: «Веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа?» — загадочно ответил: «Верую. Но еще больше верую в истину». Ивашка Максимов признал за собой вольномыслие, но греховную связь с государевой снохой с негодованием отверг. Купец Кленов рассказал, что торговал с купцами-евреями и говорил с ними о вере, однако остался православным телом и душой. Боярский сын Митя Пустоселов во всем виноватил братьев Курицыных, заморочивших ему голову льстивыми речами.
Ведя допрос, боярин Чеботарев искоса и не без удивления наблюдал за волоцким игуменом. Он давно знал и уважал Иосифа, но теперь это
