Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

происшедшим переменам. Число архиереев заметно убавилось, зато откуда-то появились новые, неизвестно кем приглашенные люди: государевы дьяки, Боярская дума в полном составе и наследник престола Василий Иванович. Взглянув на растерянное лицо митрополита Симона Чижа, Геннадий понял, что тот удивлен не меньше его.

Разительная перемена случилась и с самим государем. Куда девался сутулый полусонный старик! В кресле слоновой кости восседал прежний Иван Васильевич — всевластный и всевидящий государь всея Руси.

…Великий князь готовился к этому Собору, по своему обыкновению, долго и тщательно, ибо от его решения зависело очень многое. Намерение отобрать земли у монастырей созрело у него давно. И на то были веские причины. Огромная держава, которую он строил, остро нуждалась в новых людях: толковых, молодых, нахрапистых, жадных до славы и богатств. Имя им — дворяне. Им, а не боярам, мнящим себя царьками в своих вотчинах, впредь суждено стать главной государевой опорой. Дворянам нужно дать землю, которой они смогут владеть в обмен на службу. Вот только свободных земель у казны нет, зато четыре сотни русских монастырей владеют огромными угодьями и тысячами деревень и при этом не несут никакого тягла, не дают государю воинов, не платят податей. Разве это справедливо?

Испробовав свой замысел на землях, отобранных у новгородской церкви, Иван Васильевич понял, что он на верном пути. Не потратив ни копейки из опустошенной литовской и шведской войнами казны, он получил верных людей, готовых нести военную или другую государеву службу. И вот теперь настало время идти дальше. Конечно, можно было бы, не спрашивая согласия, просто объявить Собору свою волю, но ссориться с церковью сейчас было бы опрометчиво, ибо в глазах всех русских людей государь всея Руси должен был предстать главным защитником православной веры. Поэтому волей-неволей придется соблюсти приличия, заручившись согласием архиереев. А чтобы затея не сорвалась, придумали ложно закрыть Собор и возобновить его, дождавшись отъезда Иосифа Волоцкого и других строптивцев. Безвольного митрополита Симона Чижа государь не опасался. Этот будет, как всегда, помалкивать. Некоторую угрозу представлял собой Новгородский владыка Геннадий Гонзов, который последнее время отбился от рук, но у него земли уже отняты, а ссориться с властью за чужое он вряд ли захочет.

Предложение добровольно отказаться от монастырских земель должно было исходить от кого-то из монашествующих, и, поразмышляв, государь остановил свой выбор на заволжском старце Ниле Сорском. Мало кто в народе пользовался таким уважением, как этот убеленный сединами, похожий на столпника пустынножитель. В его скит на речке Соре стекались богомольцы со всей округи, и для каждого страждущего старец находил мудрый совет и утешение. Предварительно поговорив с Нилом, великий князь понял, что не ошибся в выборе, и теперь он мог со спокойной душой предоставить ему первое слово.

— Оглянитесь, братия! Во что превратились наши обители! — неожиданно сильным голосом воскликнул старец. — Кругом любостяжание и лихоимство! Жизнь монастырская, раньше превожделенная, ныне стала мерзостной! А посему негоже обителям селами владеть! Всем чернецам жить надобно по пустыням, кормиться своим рукоделием, а в случае нужды просить милостыню от христолюбцев. Очистим кельи свои, и скудость вещей научит нас воздержанию! Возлюбим нищету, нестяжание и смирение!

Поблагодарив старца, великий князь объявил, что в случае отказа от своих угодий казна обеспечит монастыри деньгами и хлебом из своих житниц. И в этом у него тоже был дальний расчет. Посадив духовенство на казенное жалованье, можно было надеяться на его полную покорность.

Речь Нила возмутила многих соборян, но никто не решался взять слово, опасаясь вызвать на себя государев гнев. Как же не хватало сейчас бесстрашного волоцкого игумена! Не надеясь на мягкотелого митрополита Симона, архиереи обратили взоры на Геннадия Новгородского, второго по чину церковного иерарха, но и Геннадий колебался, зная мстительность великого князя. К тому же его душила обида на соборян. Хотелось крикнуть: что ж вы уже ограбленного вперед толкаете? Где вы были, когда у меня земли отнимали?

И тут вдруг что-то перевернулось в душе Новгородского владыки. Внезапно он понял, что пробил главный час в его жизни и что если струсит и промолчит сейчас, то потом никогда себя не простит. Поднявшись со своего места и бесстрашно глядя на государя, Геннадий произнес:

— Стяжания церковные — суть Божьи стяжания! Не ты, государь, жаловал обителям земли, не тебе их и отнимать. А завещаны они обителям предсмертной волей христиан, дабы иноки об их душах всечасно молились. И нарушать эту волю — великий грех!

Раздались одобрительные возгласы архиереев. Ободренный Геннадий хотел продолжать, но великий князь яростно ударил посохом в пол и повелел архиепископу замолчать. Вид государя был страшен. Он не мог поверить, что один строптивый старик, которого он сам когда-то возвысил, способен обрушить весь его замечательный замысел. Изрыгая грубые ругательства, Иван Васильевич стал грозить Гонзову расправой, его лицо налилось кровью, руки затряслись, колени запрыгали от возбуждения. Повскакали со своих мест бояре и дьяки, готовые броситься на всех, кто осмелится перечить государю. Казалось, случится непоправимое, но в этот момент в палату быстро вошел Иосиф Волоцкий и с ходу ввязался в словесную драку.

— Если не будет у монастырей сел, как честному и благородному человеку постричься? — воскликнул он, обращаясь к присутствовавшим на Соборе знатным людям. — А если не будет честных старцев, откуда взять достойных на митрополию или епископство?

Слова игумена попали точно в цель. По давно заведенному обычаю многие бояре в конце жизни удалялись в обители доживать свой век вдали от мирских тревог, а некоторые из них и впрямь становились важными церковными особами. Внося в монастыри земельные вклады, знатные люди рассчитывали на особое положение по сравнению с прочей братией, хотели пользоваться привычными удобствами, а не ютиться на старости лет в холодных скитах, питаясь подаянием.

Поняв, что чаша весов склонилась в другую сторону, снова встал Нил Сорский. Сверкая очами из-под лохматых бровей, он принялся клеймить монастыри за любостяжание и накопительство, за хозяйственную суетливость и угодливость перед сильными и богатыми.

Но и Иосиф не полез в карман за словом.

— О каком любостяжании ты говоришь, брат Нил? — воскликнул он. — Ты взываешь нас к умной молитве, но разве умное дело не угодно Господу? Если все мы целыми днями, уставясь брадами в пол, пуп свой будем созерцать, кто о простом народе станет печаловаться? Кто будет отвращать его от пьянства и разврата, остерегать от еретиков? Ты, брат Нил, в своем скиту спасаешься, а мы среди грешных людей живем, страждущим помогаем, нищих питаем, болезных лечим,