Иноземец - Кэролайн Черри

Он не завладел интересом интервьюера. Он углубился в технические детали — или, как минимум, разговор угрожал перейти в сугубо техническую плоскость, чего интервьюер не хотел — может, считал, что этого не захочет его аудитория. Брен ощутил перемену темы, когда интервьюер поерзал на стуле и нахмурился. Брен был этому рад. Интервьюер задал еще несколько вопросов о том, где жил Брен, об ассоциациях его семьи, о том, что он делает на отдыхе, слава Богу, вопросы нейтральные и неопасные. Брен уже потел под яркими прожекторами, когда интервью приблизилось к завершению и репортер пустился в положенные любезности.

— Благодарю вас, нанд' пайдхи, — сказал он наконец, юпитеры погасли, и Брен с трудом сдержал вздох облегчения.

— Простите, — сказал он сразу. — Я не привык выступать перед камерой. Боюсь, я говорил несвязно и непонятно.

— Вы говорили очень хорошо, нанд' пайдхи. Намного лучше, чем некоторые из наших собеседников, уверяю вас. Мы очень довольны, что вы нашли для нас время.

Интервьюер поднялся, Брен поднялся, Банитчи поднялся — откуда-то сбоку, где за ярким светом его не было видно. Все поклонились. Интервьюер протянул руку для пожатия. Должно быть, кто-то ему подсказал.

— Я вижу, вы знакомы с нашими обычаями, — решился заметить Брен, интервьюер был польщен, поклонился и сжал Брену руку в сокрушительной хватке.

Обратный рейсовый самолет улетал на закате. У съемочной группы было еще одно задание в Майдинги — электрическая авария. Слава Богу. Бригада паковала юпитеры, отсоединенные кабели извивались — нашествие красных и черных лоз — по древним коврам, тянулись из отдаленных коридоров. Майги отправился отсоединить дальний конец где-то возле кухни, куда, Брен был уверен, персонал отнюдь не рвался впускать чужаков. Все хозяйство сворачивали и раскладывали по ящикам. Стеклоглазые звери пялились со стен, столь же изумленные и пораженные, как пайдхи.

Что же я наделал? — спрашивал он себя, и еще он спрашивал себя, сможет ли оправдать все, что сказал, когда будет писать рапорт на Мосфейру… но слишком щекотливых тем удалось избежать — хоть это мне удалось… если закрыть глаза на сбой мысли, когда речь зашла о дорогах.

— Мы бы хотели и в будущем проводить такие интервью, — сказал тот человек — Брен не мог вспомнить его имени: не то Дайгани, не то что-то вроде. — Мы были бы рады, нанд' пайдхи, записать репортаж прямо на Мосфейре. Может быть, через посредство вашего телевидения, но чтобы одна из наших бригад работала прямо на месте — интервью с простыми людьми, в таком духе.

— Конечно, если получится проработать этот вопрос, — ответил Брен. Это был стандартный ответ на любое неподходящее предложение. Брен не мог допустить, чтобы эта идея дошла до Мосфейры в таком виде, как будто он с ней согласен. — Я мог бы связаться с нужными людьми…

И дальше должно было естественно последовать «Дайте мне телефон» сознательный вызов Банитчи и Чжейго — и Табини. В голове промелькнула добрая дюжина неприятных мыслей. Служба новостей должна знать, что кто-то пытался убить меня, но ни один из телевизионщиков и не заикнулся. И я не заикнулся. Принятое в Бу-чжавиде заговорщицкое отношение к безопасности впитывается в плоть и кровь тех, кто там живет, — никто не беседует с прессой без разрешения, никто не передает слухов, все это оставляют департаментам, имеющим полномочия устанавливать официальную политику.

Но почему я не смог сказать службе новостей, что здесь вчера погиб человек? А почему они не спросили — ведь знали?

Я не знаю, что передавали в известиях на прошлой неделе. Я не знаю, что общеизвестно, а что нет, а стандартная политика управления говорит: если не знаешь — помалкивай.

И вот Брен делал вежливое лицо, и кланялся, и потел — все еще потел, хоть заметно похолодало. Надвигался грозовой фронт. Телевизионщики надеялись, что их самолет пробьется через непогоду. Они уже прорывались через фронт этим утром, побросало и покачало, тот еще полет получился «долгий», как выразилась Чжейго, а телевизионщики выразились чуть-чуть решительнее — «неудобный».

Но теперь уже открыли передние двери, и в холл влетает ветер и льется свет, куда более яркий, чем электрические лампочки, которые светятся слабым золотом. Бригада выносила свои юпитеры, интервьюер застрял — поболтать просто так, Тано и Алгини стоят, сблизив головы, у дверей, смотрят, как телевизионщики выносят оборудование — Алгини прибыл вместе с ними. Как и Банитчи. А Чжейго… где-то, может быть, отдыхает; а тем временем в голове все сталкиваются друг с другом мысли — что я сказал да что я подумал, орут и требуют внимания и дальнейшего анализа.

Банитчи аккуратно отцепил интервьюера и проводил до самой двери, где последовал еще один неизбежный круговой обмен поклонами.

Брен тоже исполнил положенные любезности и, когда последний телевизионщик оказался снаружи, оперся спиной на дверь с неосвещенной стороны и с облегчением перевел дух.

— Тано и Алгини проводят их до аэропорта, — сказал Банитчи; на фоне освещенного солнцем двора снаружи он вырисовывался черным силуэтом. — Они могут остаться внизу на ужин. Я там нашел хороший ресторан.

— Прекрасно, — сказал Брен, но не спросил «А почему бы нам всем туда не поехать?», потому что большинство посетителей было бы не в восторге от убийства под салат. Он вдруг понял, что страшно нервничал на протяжении всего интервью не только из-за каверзных вопросов, которые могли вдруг прозвучать, но и потому, что не доверял этой команде с бесчисленными ящиками для оборудования, и потому, что не знал этих людей.

«Все, — решил он, — ты полный параноик. Ты боишься. Но ведь не думаешь же ты на самом деле, что бригада из национальной сети новостей начнет закладывать взрывные устройства? Полная глупость».

— Вы отлично справились, нанд' пайдхи.

— Никак не получалось собраться с мыслями. Я мог бы говорить и лучше.

— Табини считает, что такие интервью будут происходить и потом, сказал Банитчи. — Он думает, пришло время для пайдхи стать более публичной фигурой. Больше соприкасаться с народом.

— И это сумеет остановить тех, кому я мешаю живой?

Он не собирался возражать. Несомненно, ход был разумный. Несомненно, именно так считает Табини. Но беспокойное чувство не отпускало.

— Почему бы вам не подняться наверх, нади, и не снять пальто? Теперь уже можно расслабиться и отдохнуть.

Брен не знал, сумеет ли расслабиться на весь оставшийся день, но воротник пальто тер шею и все тело одеревенело — слишком долго сидел неподвижно. Пойти наверх и переодеться во что-нибудь поудобнее — это не просто хорошая мысль. Это единственное, что они тебе позволят сделать или решить до самой ночи. Твое единственное великое решение.