Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин

Панаевский театр наняли. 27 000 + 25 000 отступного со стороны «фарса» и 52 000 обеспечения сборов его труппы. Гр-ня Апраксина еще не решила вопроса о возобновлении театра, и мы только мечтаем о постройке собственного театра и покупке земли.

20 ноября.

Вчера по телефону министр внутренних дел Сипягин просил меня заехать к нему сегодня в 3/4 10-го.

Что такое? Думали, гадали, предполагали тысячу причин, одну другой важнее. Нервы у меня так расстроены, что не спал всю ночь.

Приезжаю. Принимает. Садимся. На столе у него субботнее приложение к «Новому Времени».

— «Разговор у нас будет конфиденциальный. Я нарочно сам по телефону просил Вас. Разговор особенный. Скажите мне, зачем вы поместили вот это?»

И он показал на 2 стр. Мне показалось, что на портрет статс-секретаря Соед. Штатов Гея.

— «Портрет Гея?»

— «Нет, вот эти два».

— «Гессенских?»

— «Да».

— «Не знаю».

— «Вы правду говорите?»

— «Даю вам слово. Мне показывают приложения, я видел эти портреты, но не подумал спросить, зачем они».

— «Я вам безусловно верю. Дело в том, что теперь идет процесс о разводе Гессенских. Это — брат государыни. И вдруг в «Новом Времени», его портрет. Это очень для нее неприятно».

— «Я понимаю это, и, поверьте, если б я знал, я бы не поместил эти портреты».

— «А кто помещал портреты, вероятно, знал?»

— «Вероятно».

Сипягин укоризненно покачал головой, как бы сожалея сотрудника, «Нов. Вр.», который пошел на такое преступление.

— «Я его спрошу, зачем он это делал?»

— «Лучше не говорите».

И больше ничего. Прощаясь, он повторил мне, что верит мне, что верит мне безусловно, и крепко пожал руку. Отдохнув и выспавшись только, я понял, что Сипягин в сущности чинил мне допрос, хотел уловить меня. Но видно, мой вид совершенно невинного человека убедил и его, что я действительно ничего не знаю. Даже о существовании этого брата государыни я ничего не знал.

Я рассказал все только Гею. Он мне сказал, что Гессенский — педераст, и что поэтому жена его развелась с ним.

Мне было досадно на Булгакова.

— «Какой же пост ты желал бы получить?» — спросил Александр II у дипломата Колошина.

— «Какой будет угодно вашему величеству, исключая великого поста».

За эту остроту он не получил ничего. (Рассказывал Татищев).

20 декабря.

Буренину принесли рукопись, которую я велел набрать. При рукописи вырезка объявления о смерти из «Нового Времени»:

«Студент с.-петербургского университета Александр Павлович Франк скоропостижно скончался 11-го сего декабря в 3 1/2 час.  дня. О чем отец, братья и сестра покойного с глубоким горем извещают родных и знакомых» (№ 11057).

Этот Франк, как рассказывали, застрелился потому, что ему выпал жребий убить кого то; другие указывали на Сипягина. Рукопись рассказывает о последнем дне молодого человека.

«На него пал жребий… Он должен был сделать то, что осуждали законы его страны и законы бога».

«Он стоял среди товарищей молодой, прекрасный, полный жизни и сил, а в лице его были ужас и тоска».

«Ты колеблешься?» — спросил один из них, с лицом фанатика, высокий и суровый. — «А клятва?» — «Мальчишка, кукла, предатель», — сказал другой. — «Смотрите, он отказывается».

«Он молчал, а тоска все сильнее сжимала ему сердце. Лица товарищей пред его глазами сплывались в безобразную массу, в ушах стоял гул их голосов, озлобленных и тревожных, но только одно слово слышал он ясно: предатель. Он хотел оправдаться, хотел сказать, что он не знал, что так гнусно, так ужасно, так бессмысленно; он хотел умолять их оставить его жить свободным и гордым, как прежде, без пятна, без упрека… Но слова не шли у него с языка. Он знал, что он осужден»…

«Иди, — сказал первый, — нас и без тебя много. Ты знаешь теперь, что тебе осталось сделать. Ты думал, мы шутим».

«Он шел по улице людной и шумной, а ему казалось, что кругом все пусто, мертво».

«Мысли бежали с назойливой быстротой, огибая кругом бега своего, настоящее, прошедшее и будущее. Вся его недолгая жизнь развернулась перед ним: детство без матери; отец, его первый друг, бескорыстный и всепрощающий; годы ученья, с их мелкими печалями и радостями; женская любовь; кружок товарищей и вся затягивающая сеть мечтаний о благе людей и вечной справедливости… Все дальше и дальше… и, наконец, этот жребий. Почему же ему, когда все существо его возмущалось, а их так много, жаждущих этого, ждущих подвига, слепых и упорных».

«Почему, почему? И убежать некуда, расплата везде найдет»…

«Он пришел домой; отец и брат ждали его за обедом». «Скорее, приятель, скорей Сашук»,— сказал старик, — «набегался я сегодня; есть хочется». «Сейчас», — ответил тот, — и прошел в свою комнату. Там на стене висел револьвер, когда-то на распродаже казенных вещей купленный отцом и употреблявшийся мальчиками летом для пугания ворон. Он не торопясь зарядил его и тоскливо осмотрелся. Он ждал, что вот сейчас случится что нибудь, что помешает ему, что этот кошмар безобразный рассеется и все будет опять просто и ясно, как в далекие дни детства, когда покойная мать учила его молиться, и он лепетал за ней на своем детском языке: «да прийдет царствие твое»… Но все было по прежнему… Картина сходки ясно представилась его больному мозгу.

— «Саша, да что же ты»?.. — «Иду» — сказал он, и спустил курок, смерть тихо осенила своим заступническим крылом его измученную душу»…

Аэс»

Обедали Татищев и кн. Шаховской. Он говорил, что репутация его падает, что Сипягин ничего слушать не хочет. Когда он ему говорит, что запрещать печатать о судебном разбирательстве полицейских чинов значит нарушать законы, — С. отвечает, что в чрезвычайных случаях закон ему это разрешает. — «Я сказал ему, что при Д. А. Толстом печать свободнее говорила, чем при нем. Он сослался на то, что в самом правительстве много людей, которые совершенно равнодушны к тому, что творится».

Сыромятников рассказывал, что несколько лет тому государь Николай II прислал на заключение князя Ухтомского донос Бадмаева на меня. Что это за донос, — не спрашивал. Ha днях я спросил у Сигмы, что это был за донос Бадмаева. — «Он называл вас нигилистом и революционером, и Ухтомский сказал царю что это неправда».

1902 год

14 января.

Сегодня переполох в редакции «России». Говорят, что Амфитеатров сослан в Иркутск, Сазонов выслан из Петербурга. Все дело в фельетоне Амфитеатрова «Господа Обмановы». Вчера утром мне принесли газеты в 9 ч. Я еще не ложился. Взглянув в фельетон Амфитеатрова, я увидел «Алексей Алексеевич» и бросил газету, подумав, что под именем «Господа Обмановы» Амфитеатров изображает нашу семью. Я встал в 8 час. вечера и мне наговорили ужасы. — «Господа Обмановы» — «это Романовы, Алексей Алексеевич — Александр Александрович, Николай Александрович, или Ника Милуша — Николай II» и т. д. другие имена, но те же инициалы Марии Феод., Алекс. II, Николая II. Точно человек старался, чтоб непременно узнали, что именно отрывается под этими именами. Разумеется были расхватаны публикой. Говорят, что цена дошла до нескольких рублей. Но, вероятно, многие разносчики не знали, ибо в 8 ч. вечера Коялович купил два № по 5 коп. Непонятно, почему Амфитеатров это сделал. Утром сегодня его жена была у Миши в слезах. В квартире был обыск, потом его увезли в осеннем пальто, так как шуба была заложена. В доме 25 руб. В редакции «России» ей ничего не дали. Миша дал ей 100 руб.