Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев

жестоко, но я с радостью уже думал о том, как завтра поеду, и уже старался не смотреть на Нину, хотя она доверчиво прижималась ко мне…

Наконец, мы простились посреди улицы – я было уже проводил ее, довел до дверей общежития, но она захотела меня проводить, и мы простились посредине.

Я побрел в гостиницу.

13

…Когда сидели в лодке, пока Серега переливал бензин из бака встречной лодки в свой (а остатки своего – больше полведра выплеснул просто в воду, – и он, и другой парень, помогавший ему, переливая бензин, держали в зубах горящие сигареты), а на коленях у нас с Ниной лежал сложенный пополам кусок полиэтилена – внутри, между двумя его мутными на просвет полостями, бегали две крылатые мошки, два маленьких ручейника, и, подчиняясь правилу геотропизма, пытаясь вырваться из мутно-прозрачной тюрьмы, они бежали все вверх, к сгибу, отчего положение их было безнадежным. Ибо спасение могло быть одним: нарушение железного правила геотропизма и поиски выхода внизу. Но жесткая генетическая программа, таким образом, поставила их в тупик и обрекла.

А еще раньше я сделал «смелый эксперимент», довольно решительно подчинившись «внутреннему голосу», сидя на 22-м километре от Ростова, привалившись спиной к березе, полный смутных желаний и мыслей, уставший от встречного ветра, недогулявший в Ростове – и в юности! – страдающий по беззащитной, якобы брошенной мною Нине, мучаясь и непонятно терзаясь, разыгрывал в воображении «как если бы остался в Ростове», и думал о своих друзьях и о том, что все мы, в сущности, очень похожи – веточки от одного ствола, одного океана рыбы, одной, в сущности, крови мы, – и о том еще, почему же это я все-таки уехал, а не остался, и почему же мы так не верим себе и не решаемся… И среди множества смутных мелодий-мыслей, в мешанине их и во мгле неосознанного предчувствия ненастной погоды, сначала была одна слабенькая мыслишка, которая незаметно, подспудно зрела, которой, кроме упомянутого, подыгрывало искусно воспоминание и о том, как дважды нехотя перевязывал рюкзак в Ростове, как после поехал сначала в обратную сторону – к Москве, как уговаривал меня Алик, а Нина-то, Нина при встрече у Кремля ведь так уступчиво, так мягко, так говоряще смотрела, а я-то, а я-то так ведь и не сказал ей, так и не сказал… Эта мысль, эта мелодийка – вернуться – сначала казалась смешной, противоестественной, нереальной, сентиментальной и жалостливой, немужественной какой-то, не волевой – но возвращалась исподволь в упомянутых воспоминаниях, присутствовала в них во всех – даже не только в воспоминаниях, а и в образе двух девушек, прошедших мимо, одна из которых совсем еще девочка, а другая сложившаяся, с очаровательной грудью – как, между прочим, у многих здесь… – и в образе встречного ветра. Родина, Родина моя, Россия… Уважение – вот что такое, наверное, культура… Уважение и преклонение перед красотой. Под березой, сидя спокойно, не крутя педали, а отдыхая, отдавшись слуху, а не генерируя шум, я и был настроен на унисон.

И то, что обратную дорогу пролетел за сорок минут вместо часа с лишним туда – по ветру теперь, а не против, – символично…

А потом – пасмурный, странно невезучий и опять какой-то символический день…

Но забуду ли я моряка Серегу и реакцию Нины на ненастье, на невезение, на водку, на Серегу?.. Но ощущение этой ненастной, этой стихийно-непонятной, имеющей тем не менее свое полноценное измерение – с амплитудой! – этой дико-противоречивой, животно-человеческой, наиреальнейшей жизни: с гонкой на лодке, с мотором «Москва-5», который, по словам Сереги, и, кажется, на самом деле сильнее всех здесь, с дождями, ветрами, выливаемым без заминки в воду бензином, с земснарядами, с которых тоже бездумно воруется масло и бензин, с щупальцами-водорослями, с блужданием в зарослях, с островом, где случайная поспешная выпивка с видом надвигающейся грозовой тучи, с внезапной косноязычной исповедью Сереги, с крупными виражами под дождем, в брызгах, со странным, непредсказуемым, непонятным поведением Нины…

Но общежитие девушек, этих неуклюжих, ранимых детей, грубых и ласковых, воспитанных случайно, страшно, с матом, с любовью и водкой, слезами, голодом человечности (а скоро – замужество, а скоро – пеленки, труды и заботы, Сереги и Веньки мужья, и – все сначала, так что ли?..)… Но Юлю-блондинку – красивую, стройную – и милую, рыжую Олю, ловивших на спор лягушонка после танцплощадки, куда Юля затащила Олю за компанию – «Музыку послушать и воздухом подышать» (и на любимого джазиста издалека посмотреть)… Но Нину, странную Нину, может быть, вовсе и не странную, впрочем, – очаровательную, оставленную, увы, мною Нину… Но Веньку, которому нужен диплом («стовариантная система!») и который не может отказаться от «шабашки», у которого мать умерла, который просил меня: «Ты, москвич, диплом можешь мне сделать?» – и в голосе было пьяное, но и детское одновременно рыдание… Но – все это стихийно-слепое, запутанное, первобытно-прекрасное…

Забуду ли? Не в этом ли суть? Не открылось ли мне именно здесь бесценное – что, как и добро, первоначально – знание?

И не в этом ли был смысл дошедшей «из центра» волны? Все мы – веточки от одного ствола, одного океана рыбы, одной крови мы… Уважение, уважение – вот что такое культура. Уважение!

Нет чужих уголков в родной стране, нет соотечественников, которые были бы тебе посторонними, нет людей на земле, которых ты имеешь право считать безразличными! Где бы ты ни был, чем бы ни занимался в жизни – столкнешься. И отзовется, все равно отзовется болью чужая боль. Красота – отражение всемирной гармонии, и если ты не видишь, не слышишь ее, значит, ты потерялся, выпал. И весь мир обойдя, не найдешь пристанища в нем, если не увидел красоты рядом. Веточки одного ствола, одного океана рыбы, одной крови мы…

Что я могу сделать для Нины? Может быть, хоть это вот – рассказать? И – помнить, конечно, помнить… Да не померкнет никогда, ни в какие смутные времена, красота твоя, моя великая, моя добрая, моя любимая Родина!

«Тело поёт!»

Пляж пустынный, нагретый песок, череда волн, слепящая ширь, размеренный шум, визги чаек, ветер теплый, живой. И мучительно сжимается сердце, когда смотрю на Нее!

Наши тела в блаженстве, а наши души реют над всем этим крымским простором, мы все вмещаем в себя, мы везде, вместе со всем, нас нет отдельно. И единение наше телесное… Нет, не только телесное! Конечно красиво ее