Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев

казалось, Алик такой интересный, а ведь ты в тысячу раз лучше. Не сравнить…

На правах уверенной в себе красивой женщины она, не стесняясь, рассматривала меня. Ну, скажите, что с этими глупыми девчонками делать?

– Ах, Наташа, Наташа, – сказал я. – Ну что же делать, если так получается. Я думаю, вы помиритесь. А еще лучше знаешь что: найди другого. А? Ведь ты красивая, что тебе стоит. Раз ты говоришь, он дерьмо. Найди другого, тогда и на самом деле поймешь.

– Ох-х… – вздохнула Наташа и отвернулась.

А некрасивая Лида еще сильнее заплакала, размазывая краску с ресниц. И что у них могло с викингом стрястись? И когда? Изменил, что ли. Девоньки вы мои девоньки, подумал я вдруг. И несмотря на то, что все они извозились в рыбе, каждую захотелось мне расцеловать.

– Ну, ладно, – сказала Наташа. – Пойдемте, девочки. Будь здоров, Юра. Нину не обижай, люби. Она хорошая у нас.

– Хватит тебе, – оборвала ее Нина.

– Хорошая, хорошая, не притворяйся, – сказала Наташа, раздавила окурок в пепельнице, кивнула мне, встала.

– До свиданья, – сказали Римма и Лида, и они трое ушли. Мы с Ниной остались.

Не очень-то уютным было наше пристанище. Хорошо, что хоть начало уже темнеть, а света Нина, к счастью, не зажигала. Мы молчали. Нет, все-таки она хорошо ко мне относится, я это чувствовал, но слишком уж все получалось грустно. И надо ж ведь, чтобы так не везло.

– Ну, и где же твоя кровать? – спросил я.

– А вот, – сказала она. – Садись. У меня не убрано…

Все-таки ее койка показалась мне опрятней других. В головах, в простенке между окнами висел портрет какой-то красотки из журнала и – Есенин.

– Ты что, стихи Есенина любишь? – спросил я.

– Да, очень, – сказала она.

Но не было, не было радости никакой. У нее даже плечи были опущены, и, похоже, она своей кошмарной прически уже и не стеснялась. Я ждал. Какое-то двойственное чувство было: жалость, печаль, досада и – желание во что бы то ни стало это преодолеть. Что же теперь – рыдать в отчаянии?! Подумаешь, дождь, подумаешь, кочегарка эта, подумаешь, от прически ничего не осталось. Ну и что?

– Сколько тебе лет, Нина? – спросил я.

– Восемнадцать.

– А Наташе?

– Двадцать один.

– А Лиде?

– Двадцать. Они с Наташей не в техникуме. Здешние, из Ростова.

Помолчали. Нина подошла к окну. В дверь постучали. Нина открыла. В сумерки кочегарки вошла довольно высокая, но очень ладная девушка, светленькая и, кажется, очень хорошенькая. Едва переведя дух, она решительно произнесла несколько энергичных слов, от которых я даже слегка опешил – не ожидал, – а Нина быстро глянула на меня. Заметив меня, девушка коротко кивнула, но, кажется, ничуть не смутилась.

– Пожрать ничего нет? – спросила она, подошла к столику, подвигала чашки, посмотрела на свет бутылку.

Нина щелкнула выключателем. Оказалось, под довольно высоким потолком кочегарки висят две голых электрических лампочки на голых шнурах, горела только одна.

– Там внизу консервы, Юлька, посмотри, – сказала Нина.

Юлька решительно присела, открыла дверцы столика, достала банку. Да, она действительно была очень хорошенькая, красивей даже Наташи. Я с интересом разглядывал ее – так странно контрастировали ее внешний вид и манеры. Что-то ангельское было в ее лице, а фигура казалась удивительно аристократичной – длинные ноги, тонкая талия, в меру высокая грудь, длинная шея. По-моему, она была даже красивей Аленушки.

Нина подошла к ней, и пока Юля ела консервы, о чем-то они переговорили. Наконец Юля встала, потянулась с необыкновенным изяществом и сказала:

– Ну их всех на хрен, Нинка. Пойду прошвырнусь. Приходи тогда, если хочешь.

– Там посмотрим, – сказала Нина.

И Юля ушла.

– Куда она тебя пригласила? – спросил я.

– А, на танцплощадку.

– Я там был вчера, – сказал я.

– Да, там ужасно, – сказала Нина. – Но она не танцевать. Юля в одного джазиста влюбилась.

– Черненький с бородкой?

– Да.

Ясно. Педро-Мигель.

– Он что, руководитель у них, что ли?

– Руководитель. И на ударных. Юля на него каждый день смотреть ходит.

– Смотреть?

– Да. Они ж не знакомы.

– Господи. А она – тоже в техникуме?

– В техникуме.

– Сколько лет.

– Семнадцать.

Ох-хо-хо. На этот раз Нина села на соседнюю койку. Наши колени почти соприкасались. Чуть-чуть, едва слышно, тоненькая мелодийка прорезалась сквозь хаос. Отдельные лучики, проблески засияли. Ну как же, как же в таких случаях быть? Что надо сделать мне? Ведь нельзя ж теперь так вот уныло, ведь жизнь-то идет и столько в ней еще хорошего может быть… Ниночка, милая, подумал я, настраиваясь.

Но в дверь опять постучали. Причем так громко, что я напрягся. Алик? Однако, когда Нина открыла, на ступеньках показалась невысокого роста совсем юная девушка, пухленькая, кругленькая и с совершенно рыжими густыми растрепанными волосами. Видно, она стучала изо всех сил, может быть, даже ногой. Не обращая внимания на меня, она спустилась по ступенькам, подошла к одной из кроватей, бросила на нее сумочку, закрыла ладонями лицо и громко запричитала:

– Зачем, зачем я сюда вернулась, о, господи, зачем! Не могу, не могу больше здесь, дура я, дура!

– Ладно, Олька, тебе, – сказала Нина. – Познакомься вон.

Оля отняла от лица ладони, посмотрела на меня, улыбнулась как ни в чем не бывало, подошла и протянула крошечную пухлую ручку:

– Оля.

Улыбка у нее тоже была какая-то кругленькая, уютная.

– Извините, – сказала она, – я вас не видела.

И она села на одну из кроватей, приветливо улыбаясь и как будто бы ожидая светской беседы.

– Юля на танцплощадку пошла, – сказала Ника. – Тебя с собой приглашала. Пойдешь?

Лицо Оли опять резко изменило свое выражение, сморщилось, она упала лицом на подушку и захныкала:

– Надоело, боже мой, как надоело, Ниночка, милая, не могу больше…

– Есть хочешь? – спросила Нина.

Оля перестала хныкать, села, вытерла слезы, поправила свою огненную копну и сказала:

– Пойду.

Судорожно всхлипнув еще раз, совсем, как ребенок, она встала и молча пошла к двери.

Не успели мы с Ниной перевести дух после ее ухода, как в дверь опять постучали. Нина пошла открывать и долго не возвращалась. Наконец вернулась и сказала, что это приходил Алик, и она выпроводила его.

– Ох, Юра, как он мне надоел! – сказала она. – До чего же привязчивый…

– Я ведь из-за тебя вернулся, знаешь, – сказал я.

– А что же сразу вчера не зашел? – спросила она.

«Да, почему?» – подумал я, но ничего не сказал.

И опять, кажется, начало налаживаться, и уже мелодия зазвучала.

– А ты ждала? – спросил я.

– Вообще-то ждала, – сказала она.

И отвернулась к окну. А я почувствовал, как сердце вздрогнуло и