Ночь Саммерсенда - Линдалл Клипстоун

– Домой, – тихо говорю я. – Со всеми вами.

Мы остаемся вместе на некоторое время, пока облака закрывают небо и свет становится мрачным. Запах в воздухе предвещает дождь, а ветер дует такой холодный, что мы все дрожим. Ариен и Кловер возвращаются в дом, но я задерживаюсь, сидя на поваленном дереве. Место, где Роуэн однажды поцеловал меня, когда яд пожирал его.

Теперь над ним вырос навес из серебристого плюща, и листья шелестят надо мной, шевелясь с шепотом, который почти напоминает мне о сердцедревах.

Я все еще там, когда Роуэн приходит, чтобы найти меня, неся еще одну чашку чая Кловер, старательно балансируя, чтобы она не пролилась. Он передает мне чашку, затем снимает свой плащ и набрасывает его мне на плечи. Садясь рядом со мной, он смотрит на ухоженный сад.

– Это показалось хорошим способом потратить остатки моей магии, – говорю я, протягивая руку, чтобы показать ему слабое мерцание на кончиках моих пальцев. – Это все, что у меня сейчас осталось.

Он берет мою руку в свои. Его пальцы нажимают на линию моего сердца, как он делал, когда впервые извлек мою магию. Прикосновение к моей ладони, вспышка света между нами.

– И она идеальна, – говорит он мне. – Ты идеальна.

Темнота на мгновение перемещается под его кожей, когда он прикасается ко мне. Я провожу пальцами по похожей на синяк тени, размазанной под печатью на его ключице.

– Мне жаль, что у меня недостаточно магии, чтобы исцелить тебя.

Роуэн качает головой, кривя рот в печальной улыбке.

– Я не нуждаюсь в исцелении. То, что я сказал Подземному Лорду перед тем, как мы вернулись домой, – это была правда. Я не сожалею о том, кем я стал, Лета. Несмотря на все мои ошибки, я не могу сожалеть о том, что мрак в моей жизни стал причиной того, что я встретил тебя.

– Я люблю тебя, Роуэн.

– И я люблю тебя.

Мы сидим вместе и пьем чай, передавая чашку друг другу. Роуэн смотрит на плющ, который теперь обвился вокруг упавшего дерева. Он касается края сломанной ветки и смотрит на меня снизу вверх, застенчиво и с любопытством.

– Почему ты поцеловала меня в тот день, когда я пришел к тебе сюда, когда я стал монстром?

– Может быть, я поцеловала тебя потому, что ты был монстром.

Я смеюсь, и он вздыхает, хмурясь, от чего мне становится только смешнее. Он проводит рукой по волосам, запрокидывает голову, чтобы посмотреть на небо, где между облаками видна дневная луна – бледно-серебристая и почти полная.

– Лета, – говорит он, все еще застенчиво, – скоро будет костер Глубокой Осени. Я подумал, не пойдешь ли ты со мной и не возглавишь ли торжественное пение. Я вообще не собирался ехать, но решил, что хочу быть там, в деревне. Я хочу быть там с тобой.

При его словах я чувствую медленно разливающееся по телу тепло, думая о Саммерсенде, о приливе гордости, который наполнил меня, когда я шла с ним сквозь толпу к огню. Думая о том, как это будет – оставаться рядом с ним на всех других кострах, праздниках и днях десятины.

– Тогда вместе, – соглашаюсь я.

По его щекам разливается румянец. Он улыбается – довольный и беззаботный, обнажая свои неровные зубы. Я притягиваю его ближе и прижимаюсь своим лбом к его лбу, счастливо вздыхая. Потом я целую его.

Я целую его долго, окруженная серебряными листьями сада, который я исцелила последними яркими искрами своей оставшейся магии.

Двадцать восьмая глава. Роуэн

В малиновом свете заката я готовлюсь к костру Глубокой Осени. Моя рубашка украшена черной вышивкой, на плечах вышит узор из шипов. Волосы заплетены в косы из пяти прядей по обе стороны лица, туго – на висках, а затем распущены и спадают на плечи. Точно так же мой отец причесывался для каждого костра.

Элан входит в мою комнату. Его волосы заплетены в косы, как у меня. На его веках нарисованы темные линии. В одной руке у него маленькая кисточка и баночка.

– Хочешь, я помогу тебе с чернилами?

Костер Глубокой Осени – это празднование окончания сезона сбора урожая, когда мы приветствуем более короткие дни и более длинные ночи. Наряду с костром и литанией мы наносим на лицо черные чернила.

В последний раз, когда я наносил чернила на церемонию, наш отец нарисовал их на мне. После этого – после его смерти – мне стало не по себе. Вместо этого я отправлялся в деревню в перчатках и плаще. Очень старался оставаться скрытым в тени.

Но сегодня я хочу, чтобы все было по-другому.

Я поворачиваюсь к Элану, когда он протягивает банку с загустевшими чернилами.

– Да, пожалуйста.

Он открывает банку. Я чувствую его дыхание, щекочущее мои щеки вместе с движениями кисти. Он проводит линию через каждое из моих век. Изгиб, который сужается к точке по обе стороны от моего носа. Он наносит еще один слой чернил на одну сторону. Облизывает большой палец, вытирает пятно.

Закончив, он отступает назад. Проверяет свою работу. Он долго рассматривает меня. Его глаза сужаются. Затем он начинает смеяться.

– Ты выглядишь точь-в-точь как папа.

Я поворачиваюсь к зеркалу. На первый взгляд отражение – это наш отец. Та же светло-золотистая кожа и темные, заплетенные в косы волосы. Но чем больше я смотрю, тем больше замечаю различий. То, что у меня есть складка между бровями из-за того, что я так часто хмурюсь. Как серьезны мои глаза. Вместо того, чтобы зажигаться легким дружелюбием, которое у него было.

– Почему-то я не думаю, что кто-нибудь примет меня за него. – Я тоже смеюсь. Хотя звук застревает у меня в груди. Смягченная боль.

Когда мы выходим из моей комнаты и спускаемся по лестнице, в доме тихо и пусто. Все остальные уже уехали в деревню, чтобы помочь развести огонь. Мы забираем наши фонари с того места, где Флоренс оставила их у входной двери. Я выхожу вслед за Эланом на улицу.

Мы идем по подъездной аллее. Проходим под арочными воротами. Деревья за окном теперь голые. Их ветви пересекают выцветшее закатное небо.

Солнце опускается все ниже, пока мы направляемся к деревне. Я так волнуюсь. Я делал это бесчисленное количество раз. Стоял перед деревней на каждом ритуале. Однако сегодня моя жизнь не скрыта тенями. Элан здесь, живой. Лета будет рядом со мной.

Мы проходим через рощу оливковых деревьев. Я вздыхаю, и Элан с любопытством