Кумир - Стив Сомер

— Да. Вы, должно быть, рады.

— Ведь я же вам говорил, мы поймаем убийцу. Мы его достали. Запарка кончилась.

— А вы не думаете, что… возьмутся и за другое?

— Зачем? Дело Мартинеса закрыто, остальное имеет уже второстепенное значение.— Ему вовсе не хотелось говорить о делах.— Вы великолепно выглядите,— сказал он.

— Вы мне льстите. Я чувствую себя так, словно не спала две недели кряду.

— Да выкиньте это дело из головы.

— Согласна,— сказала она и остановилась, глядя на него.

— Могу я что-нибудь для вас сделать?

— О, не знаю…— она замялась.

— Что именно?

— Я уезжаю на партийный съезд послезавтра. Как насчет пообедать сегодня вечером?

На это он не мог надеяться: стоял обалдевший, пока она не встала на цыпочки и не поцеловала его в губы. Он изумился и схватил ее за плечи, чтобы не упасть самому. Но нельзя было не почувствовать токи, исходящие от ее губ. Изнутри ее губы были мягкими, горячими, влажными. Он обнимал ее за плечи, ощутил теплоту грудей сквозь ткань своей рубашки, а ее бедра толкали его. И горячая волна исходящего от нее сладостного аромата захлестнула его.

Зазвонил телефон, но он не обратил внимания. Его правая рука скользнула ей за спину и заставила ее прижаться к нему бедрами. А левая обняла за шею, прошла под мягкой копной ее волос и прижала ее губы к его.

Дверь открылась. То была Джин. Они отпрянули друг от друга.

— Что? Что там такое? — пробормотал он.

Взгляд Джин метнулся с одного из них на другого.

— Это Манкузо. Он хочет поговорить с вами.

Росс попытался восстановить дыхание, делая все возможное, чтобы согнать краску стыда.

— Скажите ему… что меня нет. Скажите ему, я пошел домой.

Бросив взгляд на спину Салли, Джин покачала головой и толкнула дверь. Дверь захлопнулась.

Салли стояла, стиснув руки на груди. Когда дверь закрылась, она откинула голову и расхохоталась.

— Что в этом смешного, черт побери? — спросил Росс.

Она встряхнула головой и поглядела на него нежно и доверчиво.

— Не нужно было мне приходить сюда. Ведь знала, что доставлю обоим неприятности.

— Тогда почему вы пришли? — он упер руки в боки.

— Я должна была,— сказала она и больше не смеялась.

Она продолжала стоять все так же тихо, глядя на него. И в ее голубых глазах он видел желание — зеркальное отражение его собственного.

— Я только уберу за собой,— сказал он.

Пока он быстро-быстро складывал свои бумаги, засовывал видеокассеты обратно в коробки, она стояла в сторонке, разглядывая себя в малюсенькое зеркальце пудреницы, поправляя косметику. Затем подошла к нему сзади, положила руку ему на спину, а когда он наклонился над столом, переместила ее на бедра, залезла снизу ему под рубашку и дошла оттуда до плеч. Ее пальцы так впились в его кожу, что он ощутил острия ее ногтей. Это заставило его выпрямиться и отпрянуть назад.

— Что это такое? — спросила она, кивнув на семь гильз на куске картона.

— Гильзы. Их нашли после убийства Мартинеса.

— Бог ты мой, что за отвратное зрелище,— она невольно содрогнулась.

Тут и вторая ее рука скользнула ему под рубашку, на сей раз спереди, кончики ее пальцев легко добежали до его груди, и наконец ее руки сомкнулись на нем, притягивая его к себе. Он с трудом дышал от волнения.

— А почему одна из гильз черная?

— Не знаю.— Он смел все семь гильз в пластиковую сумку и застегнул молнию.

— Это важно? — Она почувствовала, как пот выступил у него на спине.

— Да,— ответил он и пожал плечами.— Я думаю, что важно. А почему черная? Именно это и предстоит выяснить.— Он открыл ящик письменного стола и бросил в него сумку. Тут она его отпустила, чтоб он мог заправить рубашку, собрать кучу папок и сложить их в кейс.

— Твой партнер — Манкузо? — Она так произнесла это имя, словно сам его привкус был ей отвратителен.— А что он думает обо всем этом?

— Он? Да он ни о чем не думает. Ему три месяца осталось до пенсии. Он только жаждет, чтоб они прошли побыстрее.

Росс вынул из кармана ключи и запер ящик.

— Куда же ты хочешь пойти пообедать?

Но когда он поднял на нее глаза, то увидел, как указательным пальцем она очерчивала круг на своем свитере, маленький круг, что обрамлял сосок ее левой груди, и он набухал под воздушной шерстью. Зачарованный, он остановился, испытывая страстное желание.

— Я не хочу обедать,— сказала она.

21.00.

Через полчаса Манкузо позвонил снова. Но на этот раз никто не ответил. И когда он глянул на часы, то быстро сообразил, что к этому времени Джин и другие секретарши уже разошлись и офис опустел. Пришлось сказать Мэнди, что вечеринку они устроят как-нибудь в другой раз. И, пройдя через новый раунд тостов и рукопожатий, он наконец проскользнул за дверь, предоставив торжеству идти полным ходом без него.

Он постоял немного, наблюдая за потоком последних машин на Е-стрит, и подумал о вечно занятых, спешащих трудягах, которые торопятся сейчас домой к своим семьям до наступления ночи. И еще он подумал о домах, куда они стремятся, в большинстве своем крепких, хозяйство в которых ведется надлежащим образом,— в общем, о домах среднего класса. Мужчины будут есть горячий обед за накрытым длинным столом и возносить хвалу Господу, не думая над смыслом своей молитвы. Как должное они принимали вечные радости жизни — дом, жену, семью, достаток — все, чего лишен он, Джо Манкузо, в этой жизни. В ее суматохе, под ее напором.

Он почувствовал, что качается, и понял: явно перебрал. Тогда он сосредоточился на уличном знаке, который висел на углу, и, повернув направо, пошел по 10-стрит к Конститьюшн-авеню и Мэллу.

Прямо над ним ночные огни весело играли с колоннадой Музея естественной истории. Он дошел до угла улицы, мурлыча себе под нос песню без слов. Тут для прохожих зажегся красный, и он остановился.

Позади него был газетный киоск. Он подошел и заглянул внутрь, поднырнув под лампы дневного света. Продавец только что разрезал веревку на кипе "Вашингтон пост". Манкузо перегнулся через плечо киоскера.

Заголовок шел через всю первую полосу. Он гласил:

УБИЙЦА МАРТИНЕСА ЗАСТРЕЛЕН В СТЫЧКЕ

И пониже:

ПРЕЗИДЕНТ СЛАВИТ ГЕРОИЧЕСКОГО АГЕНТА ФБР

Манкузо смотрел на фотографии первой полосы сквозь алкогольный туман. На одной президент выступал с трибуны над большой государственной печатью Соединенных Штатов. Манкузо видел президента и подиум, но не стекла, отражавшие текст ею речи. Поначалу он подумал, что это очень плохо — все должны знать, что за штука такое вот шоу. Но потом ему в голову пришла другая мысль — люди хотят видеть и слышать президента. Так почему не дать им такую возможность? Кому от этого хуже?

Затем он взглянул на другое фото. Мужчину на нем он не узнал — большой, толстый, в смешном темном костюме, плохо сидевшем на нем, в небрежно повязанном галстуке. Руки держит перед собой неуклюже, словно не понимает, что его в этот самый момент фотографируют. Манкузо пришло в голову, что человек этот похож на его дедушку. И тут его осенило, что это он сам, Джо Манкузо.

— Хотите газету? — спросил продавец.

— Чего?

— Я спросил, вам газета нужна или что?

— Да,— ответил Манкузо.— Давайте газету.

Он порылся в кармане, нашел мелочь и расплатился. Он взял первую часть номера и сунул в задний карман брюк, потом пересек улицу и направился к Мэллу.

Памятник Вашингтону был полностью освещен, и, проходя мимо, Манкузо увидел кольцо флагов, развеваемых ветром. Он ступил на траву и пошел назад к памятнику и вниз по холму к 17-стрит, которая пересекала Мэлл. Холм порос травой до самого бассейна, и Манкузо мог видеть обелиск Линкольна весь в переливах желтого теплого света, а позади и как бы в противовес ему догорающий багряный закат.

Он уселся на скамейке у бортика бассейна. Отсюда он мог обозревать все: Капитолий дальше к востоку, памятник Вашингтону и обелиск Линкольна. Все они ярко светились. Манкузо вспомнил, как он впервые шел ночью мимо бассейна. Тогда он был еще молодым — новым человеком в Вашингтоне, новым агентом в ФБР, новым мужем. Сколько воды утекло с тех пор, сколько времен года сменилось. Но он помнил себя тогдашнего, в тяжелых тупорылых башмаках на шнуровке, с широким галстуком, в двубортном костюме — он никак не мог научиться застегивать его правильно. Носовой платок с тремя зубчиками он всегда носил в верхнем кармане, так как всякий знал, что Гувер любит, чтобы у его сотрудников из кармана торчали кончики платка. Тогда он был еще мальчишкой. Мальчишкой, которому мир нашептывал обещания. И манил, манил.

Сидя так, он задумался о немолодом человеке с первой полосы газеты. Он не мог понять, как все успело так измениться вокруг. Не мог понять и, возможно, никогда не поймет.