Кумир - Стив Сомер

— Думаю, ты ошибаешься,— произнес Бендер.— Мы рекомендовали проходить обследование всем высокопоставленным представителям, приезжающим из развивающихся стран. А использовать сам вирус мы разрешили только для лабораторного изучения — не для политического убийства.

— Да ты знал, черт возьми, что его собирались опробовать на Мартинесе.

— Ничего подобного я не знал,— заявил Бендер.

Раух стоял лицом к лицу с обоими, сжав кулаки, побагровев от гнева.

— Черт бы вас подрал,— сказал.— Черт бы подрал вас обоих!

Развернулся и вышел, стукнув дверью.

Лу Бендер сцепил руки у себя на затылке и откинулся в кресле.

— Шах и мат,— сказал он.

22.20.

Когда Салли вышла из душа, она вытерлась, причесалась, опрыскала себя "Шалимаром", завернулась в широкий желтый махровый халат, надела пушистые тапочки и пошла в спальню. Росс лежал на спине под белым пуховым покрывалом, закинув руки за голову. А прекрасные черные волосы у него на груди выглядели очень мужественно. Мужчины не было в постели Салли так давно, что ей пришлось даже остановиться, чтоб вспомнить, когда в последний раз там был Терри. Но Терри выглядел совсем по-другому — рыжеватый, он был стройнее и выше. У Росса густые черные волосы пучками росли в подмышечных впадинах, и она погружалась в их крепкий мужской аромат, когда он обнимал ее. Мышцы его перекатывались под кожей, руки ниже локтя становились шире и выглядели сильными, прямо-таки могучими. Но кисти у него были узкими, ладони мягкими, а пальцы нежными и ласковыми. Она поражалась деликатности, с которой он касался ее. Словно это она сама к себе прикасалась — успокаивающе, чувственно. Это было восхитительно, и, когда она думала о его прикосновении, горячая волна прокатывалась по ней.

— Что ты сейчас делаешь? — спросила она.

Он продолжал смотреть в потолок.

— Думаю.

— О чем? — Салли подошла и присела на краешек постели. В ней снова проснулось желание.

— Можно раскрыть все дело, если узнать, почему та гильза — черная.

— О… в самом деле? — Ей стало больно оттого, что он думает не о ней.

— Только что я…— Тут он взглянул на нее и понял, что натворил. Он потянулся к ней, и она взяла его за руку.— Прости,— сказал он.— Как ты… ты себя хорошо чувствуешь?

— Я чувствую…— нет, она не смогла сказать ничего другого.— Я себя чувствую прекрасно. Думала, что должна чувствовать себя виноватой. Должна мучиться…

— Из-за Фэллона?

Она кивнула.

— Должна терзаться от чувства вины. Но нет. Извини. Совсем нет.

— И я тоже. Хотя только что нарушил правило номер один. У нас есть шанс?

— Я не знаю.— Она улыбнулась и с тоской глянула на него.

— Ты думаешь, ничего не выйдет?

Холодок пробежал по ее спине.

— Я не знаю,— тихо сказала она.

— Он держит тебя железной хваткой?

Она встала и ушла в дальний угол спальни. Потом ответила:

— Да.

— Да что ж это такое? — спросил он.— Как он смог овладеть тобой до такой степени? Не понимаю. Ведь ты…

— Я люблю его,— сказала она.

На минуту они застыли, глядя друг на друга через всю комнату.

— Ты его боишься, да? — спросил Росс. Так как она не ответила, он повторил: — Ведь так, да? Ты его боишься.

Она снова посмотрела на него.

— Но почему? Почему ты так запугана? Или ты боишься, что он может что-то сделать, если узнает о… нас?

— Он на все способен,— сказала она.

— Да что он может сделать?

Она опустила голову.

— Он опасен? — настаивал Росс.— Фэллон опасен?

Она уставилась на него.

— Послушай, Салли,— сказал он и сел на постели.— Поди сюда. — Он похлопал по краешку постели рядом с собой. А когда она села, обнял ее за плечи.— Никто тебя не тронет, пока я рядом,— сказал он.— Ни Терри Фэллон, никто другой,— он сильнее прижал ее к себе.— Я знаю, он впутал тебя во что-то. Да?

Она с трудом проглотила это, но не отрицала.

— И еще я знаю, ты должна уйти от него.

— Я не могу.

— Надо.

— Я не могу.

— А как же мы?

Но она ничего не ответила.

— У тебя было много мужчин? — спросил он.

Последняя фраза заставила ее нахмуриться.

— Мы что, собираемся беседовать на эту тему? И именно сейчас?

— Нет. Только…

— Мужчин у меня хватало,— сказала она.— Но всякий раз они для меня значили нечто. Я не занималась любовью, как некоторые,— ради спорта или ради коллекции. Каждый из них был мне по-своему дорог.

— А я… я тебе дорог?

— Я так хочу, чтобы мы были вместе,— сказала она. И сказала от всего сердца.

Улыбаясь, он уселся рядом.

— Сколько дней я смотрел на тебя по видео,— сказал он.— Наблюдал за тобой и гадал: гладить тебя — как это? Глядел на тебя и видел, какая ты красивая.

Она смущенно засмеялась.

— Да вовсе я не красива,— сказала она.— Просто сплошное недоразумение. — И она стыдливо закрыла лицо руками.

— Ты красивая. Даже когда прячешься под этой своей шля…— Его голос прервался, он уставился на нее, открыв рот. Внезапно он вспомнил, где уже раньше видел этот жест. Как она закрывает лицо руками.

Нечто странное блеснуло в его глазах. Она даже испугалась.

— В чем дело, Дэйви? Что случилось?

— Ничего,— сказал он.— Слушай, мне надо идти.— Он отшвырнул покрывало.

— Погоди,— попросила она и схватила его за руки.— Что же все-таки случилось?

— Ничего плохого. Просто мне надо идти.

Она взглянула на часы на тумбочке. Они показывали 22.35.

— Еще не поздно.

— Нет, уже пора…— Он зарылся в постельном белье, отыскивая свои трусы.

Она растянулась на подушках и приподняла одно колено так, что ее халат распахнулся.— Возьми меня снова.

Он нашел свои трусы и поторопился надеть их.

— Мне надо идти. В самом деле.

— Можешь уйти и позже.

— Нет. Мне действительно надо уходить. Сейчас.— Он сел на край постели и принялся натягивать носки.

— Погоди,— повторила она. Она открыла ящик тумбочки и вынула оттуда кучу блестящих разноцветных лент. Молодые девушки любят носить такие в волосах.

Он посмотрел на ленты, потом перевел взгляд на нее.

— Зачем это?

— А ты не знаешь? — Она дотянулась до него и вложила их ему в руку. Он озадаченно смотрел на них.

— Вот так.— Она совсем раскрыла халат, выскользнула из него и кинула на пол. Потом схватила одну из лент, затянула в узел вокруг лодыжки и привязала ее к одной из латунных опор в ногах кровати.

— Что ты делаешь? — воскликнул он.

Она взяла другую ленту и привязала вторую лодыжку — к другой опоре. Теперь она сидела, раздвинув ноги. Он стоял, онемевший. Она выбрала еще две ленты и затянула их в узел вокруг кистей. А когда она улеглась на спину, он понял: она хочет, чтобы он привязал ее кисти к латунным опорам в изголовье.

— Салли, но это…

— Сделай,— сказала она.— Пожалуйста.— И такое вожделение было в ее глазах, какого он никогда раньше не встречал в женщине.

Он привязал ее запястья, и она сказала:

— Там еще кое-что, в ящике.

Когда он открыл и увидел его содержимое, то был испуган, даже потрясен.

Она выгнулась и так натянула все четыре ленты, что застонали кроватные столбики. И тут он увидел, до чего беззащитна ее поза.

22.40.

Дэн Истмен смотрел на револьвер 38-го калибра. Тяжко убивать себя. Даже если смерть кажется единственным честным выходом из положения для всех заинтересованных лиц. Но даже если смерть кажется единственно удовлетворительным концом, разуму тяжко отдать последний приказ.

А впрочем, в общем-то, это вопрос техники. В ухо? В рот? В висок? И еще боль. Будет ли больно? И как долго? И что за грязь останется на полу и стенах? Затем идут практические дела: предсмертное письмо, завещание, страховой полис.

Разум нашел верный путь, чтобы выразить свою волю к жизни.

Дэн Истмен просидел так очень долго — ему казалось, часы,— глядя на револьвер, лежащий на его письменном столе, пытаясь приставить его к голове и нажать курок.

И еще одно мешало последнему толчку к действию: мигающие лампочки на его телефоне. Все восемь лампочек мигали, и все быстрее, когда президент на пресс-конференции заканчивал свое приготовленное заранее выступление. Они не переставали мигать.

Он знал, что за каждой из этих лампочек стоит журналист или политик — проницательные мужчины или женщины, и у всех безжалостные вопросы. Собирается ли он подать в отставку? Как он мог сделать столь необоснованное заявление? Президент уже потребовал от него уйти? И он знал: этим вопросам не будет конца. Их будут задавать, пока он участвует в политике, пока участвует в общественной жизни страны. А затем они примут иную форму.

Даже если он подаст в отставку, все равно позор и презрение последуют за ним. Навсегда. Его друзья и друзья его жены станут бесконечно шептаться за его спиной. В клубе. После церковной службы. Его дети, что жили своей жизнью привилегированных отпрысков государственного и национального лидера, станут объектом любопытства или, что много хуже, жалости. Как хроническая болезнь, как дурной запах, бесчестье станет преследовать его и семью повсюду. Окутает их как туманом, которому невозможно противостоять, нельзя рассеять: вечное, неискоренимое клеймо.