Северо-Запад - Зэди Смит

пятидесяти футах от места, где она сейчас стоит, но перебор всех этих логических выводов никак не пресек того, что сейчас происходило внутри ее. Она смотрела через пропасть, которая отделяет людей, познавших невыносимую боль, от не познавших. Натали мгновенно прошиб холодный пот. К ней подошел человек в фартуке, чтобы успокоить ее. Она протиснулась мимо него и бросилась на улицу. И в эту пропасть она почти поместила Фрэнка, детей, мать, Ли. Всех, кто когда-либо ее любил.

Она шагнула влево и остановилась: инстинктивно выбранное направление по какой-то причине было отвергнуто. Пошла в другую сторону, забежала в соседний магазин, потом вниз, по еще одному пандусу в другую пещеру, заполненную безголовыми манекенами в хиджабах и огромными свертками черного шелка, уложенными многочисленными квадратными кипами на длинных полках. Без всякого плана она пробежала вокруг стоек с тканями и шарфами, мимо расшитых платьев, потом снова на улицу и в зоомагазин, где сразу же их увидела – они сидели на полу в самом конце перед кроличьими клетками.

Она упала на колени и обняла детей обеими руками. Она целовала их лица, и они принимали от нее этот дар без всяких слов.

– Ты можешь съесть кролика? – спросила Наоми.

– Что?

– Ты когда-нибудь ела кролика?

– Нет… то есть люди едят, я – нет. Постой, телефон звонит. Вы не должны так исчезать. Вы меня перепугали до смерти.

– Почему ты не ешь кроликов?

– Детка, я не знаю, просто никогда не хотела. Дай-ка я отвечу. Слушаю.

– Ты ешь свиней, цыплят и овечек. И рыбу.

– Ты права – в этом, по правде говоря, мало смысла. Слушаю. Кто говорит?

Мишель. Она сразу же услышала, что он очень расстроен. Она встала, отошла на несколько шагов от детей и подняла палец, показывая, что они должны оставаться на месте.

– Она лежит под солнцем, – сказал Мишель. – Не говорит. Я больше не знаю, что делать. Почему она меня ненавидит?

Натали попыталась его успокоить. Она взяла на себя роль Фрэнка: установить хронологию. Но ничего из этого не имело смысла. Что-то о лекарствах. Фотографии.

– Не понимаю, – с легким нетерпением сказала Натали Блейк.

– Вот тогда я у нее спрашиваю: что случилось? Правда, что случилось? Она говорит: «Посмотри коробочку в ящике стола». Вот я смотрю.

– И что? – спросила Натали, чувствуя, что на самом деле эта история из тех, что приходится выдавливать до последней капли избыточного драматизма. Ей хотелось вернуться к детям.

– Таблетки. Мы целый год пытались! Не знаю, все время она их принимала или нет. На них – твое имя. Это ты их ей дала, Натали? Зачем ты так со мной поступаешь? Что это за херня, старуха?

Теперь дети подошли к Натали с двух сторон, ухватили ее за ноги, принялись тянуть, а Натали защищалась от обвинений в пособничестве. Обычно вся ее энергия направлялась на защиту – этому она была обучена, – но по мере того как она говорила, ее мысли перетекли на то, что воспринималось ею как целина, на которой она могла представить что-то вроде боли, которую испытывала подруга, а представив, воссоздать какое-то подобие ее боли в себе.

– Слушай, мне очень жаль.

– Почему она мне врет? Она не в себе. Она мне сказала, что начала молиться. Она не в себе. С того дня, как умерла Олив, она не в себе.

– В себе. Она все та же Ли.

– Почему она меня ненавидит?

– Ма… пошли, ма. Ну же! Пошли!

– Ли тебя любит. Всегда любила. Она просто не хочет ребенка.

Ясность. Яркая, ослепляющая, такая, которую невозможно созерцать дольше мгновения и которая вскоре превращается во что-то другое. И все же на мгновение она задержалась здесь.

– Пожалуйста, приходи.

Они втроем сидели на автобусной остановке перед «Паундлендом», ждали девяносто восьмого. Дама лет семидесяти с лишним с привлекающей взгляд седой прядью в черных волосах рассказала, как ей с йоркширским терьером в ручной клади удалось избежать революции на самолете, зафрахтованном самим шейхом. Не с этим терьером. С тем, что был за два терьера до этого. Но в некотором смысле я стала хорошей мусульманкой, только когда приехала в Килбурн. Вот где на меня сошла настоящая святость. Я думала, собаки – хараам, сказала Натали. Не моя собака. Минди-Лу – настоящий божий дар. Пусть она полижет ваших детей. Это своего рода благодать божья.

Подошел автобус. Натали села, прижала раскалывающийся лоб к стеклу. «Петушиная таверна». «Макдоналдс». Старый «Вулвортс». Букмекерская контора. «Стейт эмпайр». Уилсден-лейн. Кладбище. Кто сказал, что это ее пожизненные координаты, которым она всегда будет верна? Как она может их обмануть? Свобода была абсолютной и повсеместной, постоянная смена мест. Нельзя найти ее в старых, знакомых местах. Как невозможно заставить других людей раздеться и отдать тебе их одежду. Ясность! И когда я поняла, что Минди-Лу фактически может говорить со мной через мой мозг, тогда у меня и наступил миг прояснения, как в книге или кино, и я поняла, что надо мной всегда будут трястись, меня всегда будут любить все, с кем я встречусь, всегда, до самого конца. О’кей, сказала Натали, подняла Наоми и покатила коляску к выходу. Приятно было поболтать. Мы здесь выходим.

У двери Мишель взял Натали за руку и повел по коридору, через кухню и дальше по траве, словно они отправились в экспедицию и она без него не нашла бы дорогу. «Может, купить новую собаку. Я не знаю, чего она хочет». Он был совершенно разбит. Такой милый. Натали поднесла ладонь козырьком ко лбу, защищаясь от августовского солнца. Она увидела Ли – та лежала в гамаке в саду, под солнцем. Она пролежала там несколько часов, отказываясь говорить. Натали вызвали для срочной консультации. Она пыталась тихонько подойти с детьми. Но они цеплялись за нее, оба слишком разгоряченные и кричащие, мешали ей идти. Мишель предложил взять их на кухню. Они прилипли к матери. «Может, наполни это», – сказала Натали и передала Мишелю две пластиковые бутылочки. «Дети, идите. Идите с Мишелем». Она села на скамейку напротив гамака и позвала свою добрую подругу по имени. Ничего. Она спросила у Ли, что случилось. Ничего. Она сняла с себя сандалии и коснулась босыми ногами травы. С тем, что осталось от ясности, она предложила подруге на выбор несколько афоризмов, аксиом и пословиц, об истинном содержании которых она могла только догадываться по их широкому распространению – так человек принимает на веру номинальную стоимость бумажных денег. Честность – лучшая политика. Любовь побеждает все. Выбирай, что нравится.

Она говорила,