Принцип домино. Покой - Leo Vollmond
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мертвые Ангелы
– И куда это ты намылилась на ночь глядя, а? – Лиам курил в окно ее спальни, ставшей ему обителью на прошедшую неделю. Запах сигарет никак не перебивал вонь хлорки из химчистки на первом этаже. Слизистую обжигало при каждом глубоком вдохе.
– Хочу проветриться, – Эванс опять уклонялась от прямого ответа. – С чего вдруг тебя это волнует? – выглядела она отрешенной и задумчивой, что очень походило на ее обычное состояние.
Лиам сидел на подоконнике и смотрел на ее сборы: одежда из шкафа полетела на кровать, и выбор явно не в пользу обычной вечерней прогулки.
– Не хочу объяснять Никки, почему его мать нашли в канаве, – слегка обиженно бросил Ларссон и затушил сигарету, выбросив окурок в окно.
Ларссон не стал спорить или препираться. Спорить с этим маленьким танком совершенно бесполезно. Он знал это, как никто другой и попросту преградил ей путь, нависая с высоты роста, как покосившаяся колонча.
– Я иду с тобой, – настаивал он, приготовившись отстаивать свое право на участие во взрослых играх наряду с братом.
– Мне к Форману, – брошено с пониманием, что спорить бесполезно. – Можешь отвезти меня, – согласилась она. Поездка в La Brise не самое опасное мероприятие, да и оставлять Ларссона одного не хотелось. Лучше уж пусть еще один вечер побудет ее шофером, чем просидит дома горюя о бывшем.
Переодеваясь, она совершенно не обращала внимания на присутствие Лиама в комнате и без стеснения снимала одежду. Ли засмотрелся всего на мгновение. «Чтоб тебя, Эванс!» – подумал он и отвернулся к окну. После шороха и возни в глубине тесной комнатушки перед ним на пол приземлилась картонная коробка, покрытая тонким слоем пыли, с буквой «Л» на крышке. «Началось», – Лиам предвкушал веселый вечер в компании Костлявой и снимал с себя спортивный костюм, облачаясь в стандартную рабочую одежду: джинсы, толстовка, курка. Все черное, из массмаркета и со срезанными ярлыками. За шмотьем из коробки последовали кобура и два магазина для Браунинга.
Через пару минут сборов подготовка к вечерней прогулке по промышленному гетто окончилась. Лиам накинул капюшон и смотрел в окно на грязно-жёлтые огни уличных фонарей сквозь дымку смога и пыли. «Зачем я привел его сюда?» – думал он. Не прошло и дня за прошедшие пять лет, чтобы Ли не ругал себя за идею заявиться к подруге посреди ночи после перестрелки, где его брат умудрился схватить шальную пулю.
– Идем, – позвал ставший родным за годы голос, и маленькая рука потянула за локоть.
Проверив Браунинг, Ли убрал его в скрытую курткой наплечную кобуру, и вышел за дверь. От быстрой езды за окнами смазывались и мелькали напоминания, что Пандора все же открыла ящик и выпустила наружу беды людские. Лиам не представлял, как можно выжить здесь и не сломаться: не спиться, не подсесть на наркоту, не пустить себе пулю в голову или принять душ с включенным в розетку феном. Ежедневно видеть ужас здешних улиц и понимать, что так и будет продолжаться изо дня в день всю твою жизнь, пока этот кошмар не остановит гопстопер из подворотни или проезжающий мимо автобус. Для Лиама это был перебор, а решение забрать у нее Никки казалось не просто оправданным, а блестящей идеей по существу.
Лиам помнил, как она была другой. Милую забавную, немного странную. Порой слишком удобную, чтобы менять на кого-то другого. Даже в минуты их разногласий он не помышлял о таком. Их самую сильную до смерти Ричарда ссору Лиам запомнил на всю жизнь. Шесть лет назад субботним вечером он плелся домой с тренировки по баскетболу, навязанной неугомонной подругой. Эванс с завидным постоянством выпроваживала его на занятия, не давая возможности прогулять хотя бы в один выходной. И даже держа на Эванс обиду, Лиам поплелся в спортивный зал, не желая остаться без ужина в наказание за прогул. Конечно, он мог поесть и в другом месте, но она пыталась хоть как-то дисциплинировать соседа-лентяя и по какой-то неведомой причине верила, что Ларссон стоил ее потраченных усилий, а Лиам же… Наверное, стоил, или же он просто не хотел ее расстраивать. Поэтому и шел с проклятой тренировки, придумывая на ходу оправдания себе за прошедшую неделю и объявленный Мие байкот.
Они не разговаривали со дня приезда из загородного дома Ларссонов. Причиной хамского поведения Ли стала банальная ревность к брату, в чем Ларссон отказывался признаваться даже себе. Казалось, зависть к Адаму достигла космических масштабов. Сам Адам с огромным удовольствием ее подкармливал. «Вечно портит мне жизнь», – Ли продолжал злиться и никак не мог успокоиться, накручивая себя, и не разговаривал с подругой несколько дней без объяснения причин. Да и как он мог объяснить, когда причина у Лиама была всегда одна: Адам.
В загородном доме, где гостили Лиам и Эванс, неожиданно появился его брат, посмевший отвлечь на себя внимание лучшего друга Лиамеля, чем взбесил того до красной пелены в глазах. И этот ее взгляд. Таким взглядом она ещё ни на кого не смотрела. Ни на одну из ее глупых девочек, которых приводила к ним в квартиру, и даже на самого Лиама. То, как она смотрела на Адама, выворачивало наизнанку душу и без того вечно комплексующего и озлобленного мальчишки. Конечно, Ли привык, что девицы не давали брату проходу. Все – от мала до велика, но только не она. Эванс всегда была не такой, как окружавшие его девушки. Немного странной, порой забавной, а порой – граничившей с сумасшествием, но она была только его. Глядя в лицо реальности, Лиам прекрасно осознавал, что когда-нибудь его подруга встретит кого-то, с кем захочет быть рядом, и принимал это. Но таких взглядов в сторону Адама он простить ей не мог, да и не хотел.
Адам тоже был хорош. Эта циничная скотина, мало того, что на целый дюйм выше, так еще, подлец, решил подразнить его, украв у Лиама внимание подруги. Да, черт возьми, Адаму это удалось! В итоге Ли не находил себе места от обиды и злости. Эванс, скорее всего, это знала, так как хорошо знала Лиама, и избегала обсуждения больной темы. Только с Эванс Лиам чувствовал себя уверенным в себе, только рядом с ней он не ощущал неполноценности относительно во всем безупречного брата. Только она понимала Лиама порой даже лучше, чем он сам, и никогда не осуждала ни за что, в отличие от
