Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917 - Юрий Макаров

Правила ухода из полка были такие. Те, кто не прослужил трех лет, уходили бесследно, даже и те, которые в «черную книгу» не попадали. Ушедший чинно и благородно после трех лет службы, имел право на подарок, который ему баллотировался на общем собрании. Для того, чтобы пройти на баллотировке, нужно было иметь три четверти всех голосов. Прослужившие шесть лет и больше имели право на полковой жетон, который баллотировался и присуждался простым большинством. Если еще бывали разговоры при присуждении подарка, то жетон обыкновенно присуждался единогласно. Жетон был золотой и заключал в себе на слоновой кости изображения полковых знамен, первого и последнего, и миниатюры двух императоров, первого и последнего, т. е. Петра I и Николая II, про которого тогда еще не знали, что он будет вовсе последним. Удостоенные подарка или жетона получали право носить на форме полковой крест и зачислялись пожизненными членами собрания. Это давало им право бывать там, иметь там свой счет и даже приводить туда гостей. От настоящих офицеров они отличались только тем, что не имели права голоса. Ушедший из полка с жетоном или с подарком автоматически зачислялся в общество «старых Семеновцев», которые также имели своего председателя, выбиравшегося на собрании, и свой суд чести. Если бы «старый Семеновец» учинил что-либо предосудительное, то по суду чести он мог быть исключен из общества и имя его попало бы в ту же «черную книгу». Хотя и редко, но такие случаи бывали. «Старые Семеновцы» поддерживали близкую связь с полком и председатель имел право и возможность оказывать влияние на полковые дела. В полковой жизни это была крупная фигура. Многие из старых семеновцев выходили впоследствии в большие генералы или в крупные сановники и, естественно, тянули за собой своих. Такие общества бывших офицеров существовали во всех гвардейских полках. Благодаря бывшему конно-гвардейцу, министру двора графу Фредериксу, одно время все крупные должности в Министерстве Двора были заняты бывшими конно-гвардейцами. Из старых семеновцев известны были старый генерал-адъютант М. И. Драгомиров, генерал Махотин, б. начальник военно-учебных заведений, министр по делам Финляндии генерал Лангоф, начальник Главного Штаба ген. Михневич, Начальник Морского ген. штаба адмирал кн. Ливен и многие другие. В старых семеновцах состояли и бывшие командиры, которым при прощании подносился полковой жетон, но уже без баллотировки.

Конечно, не на общих собраниях, а в частных беседах, офицеры печникового толка нередко подымали жгучий вопрос: имеем ли мы, офицеры, нравственное право открыто и откровенно пьянствовать в Собрании, особенно в лагерях, в то время, как нашим солдатам не дается даже той чарки водки, которую в прежние времена им всегда, давали. На это возражали следующее. Что пьянствовать нехорошо — сомнению не подлежит. Все дело в мере. Нигде в уставе не сказано, что солдату воспрещается пить водку или вино. Ему воспрещается быть в нетрезвом виде, но это же воспрещается и офицеру, с той разницей, что если напьется солдат, то он рискует самое большее пятью сутками ареста, если же напьется офицер, то ему грозит подневольный уход из полка и порча всей его карьеры. Офицер умеет пить и держать себя прилично, солдат же, как общее правило, не умеет. В старину солдаты служили 25 и 15 лет, т. е. на военной службе били уже взрослыми, а часто и пожилыми людьми. Нынешние солдаты — мальчишки 21–23 лет. Чем позже они качнут пить вино, тем лучше. Наконец, нынешние солдаты служат три года, а офицеры всю свою жизнь. Нельзя не признать, что доводы эти были довольно веские.

В 1905 году вышла в свет повесть Куприна «Поединок». В ней описывается в самых мрачных красках служба, а главное жизнь офицеров армейского пехотного полка, со стоянкою в глухом местечке в Польше, где единственным развлечением офицеров было ходить на станцию железной дороги, встречать и провожать пассажирские поезда. Описывается офицерское нищенское существование, связи с полковыми дамами, зеленая скука, и безобразные, дикие попойки в Офицерском собрании, где вдребезги пьяные офицеры выплескивали друг другу в лицо стаканы с пивом, срывали друг у друга погоны и сцепившись в драке валились на грязный, усыпанный окурками заплеванный пол. Повесть эта, пожалуй, самая талантливая вещь из всего, что Куприн написал, в офицерской среде в свое время наделала большого шума. У нас ее все читали и комментировали. Одни говорили, что это ложь и злостная клевета на русское офицерство. Другие, что похоже на правду, но сильно сгущены краски. Наконец, третьи утверждали, что все так оно и было и что голая действительность еще много гаже.

Сравнивать жизнь Купринских офицеров и наших, конечно, трудно. Мы были «баловни судьбы». Но тем, что в нашей жизни не бывало не только «поединков», но даже простых ссор, этим мы обязаны исключительно самим себе. Этим мы обязаны «внеслужебной дисциплине», которая ни в каком уставе предписана не была, но которая насквозь пропитывала всю нашу жизнь и которая делала Купринские сцены, или даже легкое подобие их, практически невозможными. Не говоря уже о службе, но и вне службы, и даже в частном доме, среди нас всегда были «старшие» и «младшие», причем старший, хотя бы только на один чин, и хотя бы даже по списку в том же выпуске, имел право приказать младшему и младший обязан был это приказание выслушать и исполнить. Ссор не было не потому, что все так уже нежно любили друг друга, а потому, что их нельзя было допускать, и тот старший, который в своем присутствии допустил бы такую ссору, был бы сам позван за это к ответу.

Но этому поводу вспоминается один характерный случай. Дело было в самом конце лагерей. Было воскресенье и почти все офицеры разъехались. В довершение неприятности «шел дождь, и перестал, и вновь пошел». Была типичная Красносельская погода первых дней августа. В лагере, кроме дежурного и помощника, остались по наряду по два офицера на батальон, все подпоручики, и старший из них Сергей Романовский. После обеда, накрытого на конце стола, все мы, человек шесть, перешли наверх, в комнату, где стоял рояль, и потребовали себе кофею и коньяку. Сначала все шло тихо и мирно, но потом один из компании, Алексей Репинский, любивший и умевший дразнить, стал вышучивать другого офицера Фогта, который в обыкновенном состоянии был добродушен и незлобив, но если его раздразнить мог быть опасен. Фогт сначала отшучивался, но потом замолчал и стал хмуриться. Начинало становиться неприятно и в воздухе запахло ссорой. Романовский, который несколько раз пытался переменить разговор и унять задиру, увидел, наконец, что пришло время действовать серьезно.

— Репинский, я тебя прошу это прекратить, и я не шучу.