Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917 - Юрий Макаров

— Я каждый год, — сердился генерал, — вот уже 15 лет наступаю с северной стороны на Большие Рюмки (было такое село), а теперь какой-то молокосос велит мне делать чорт знает что!

Расходы Собранья по малым маневрам обходились каждому из наших офицеров от 80 до 100 рублей, иначе говоря одно месячное жалованье.

Для вящего разорения офицерской молодежи существовал еще один институт, так называемые «шакалы» — пережиток старинных «маркитантов». С тою разницею, что в старину у маркитантов можно было приобрести что-нибудь путное. В 1805 году, перед Шенграбенским сражением, капитан кн. Андрей Болконский, забыв поесть, купил у маркитанта булку с сыром. Наши же шакалы держали в своих корзинах главным образом всякую ерунду: пастилу, шоколад, рахат-лукум и прочее. У каждого полка был свой «шакал». У нас был Петр, черноволосый бородатый мужик, очень похожий на Распутина. У соседей, Преображенцев, подвизался его сын. Обыкновенная стоянка Петра в лагерях была на ступенях крыльца Собрания, где он всегда торчал в обеденное время. Охотнее всего свой товар Петр отпускал «на запись», причем бывали случаи, когда офицеры должали ему до ста и больше рублей за лагерный сбор. Неукоснительно сопровождал он полк и на маневры. На офицерской распущенности за много лет шакал Петр нажил хорошие тысячи.

В Собраньи, в огромной книге каждому офицеру велся его личный счет всего того, что он съел и выпил. Кроме того, все общие расходы по «представительству» распределялись между всеми поровну. За обед начальнику дивизии с подпоручика, естественно, вычитывали столько же, сколько и с полковника. На этом основании теоретически все члены Собранья пользовались одинаковым правом голоса. Писалось так, но выговаривалось иначе. В течение первого, да пожалуй и второго года службы, молодой офицер никакого права голоса не имел. К нему присматривались. И если на «общем собрании» ему приходила несчастная мысль высказать свое мнение, очень многие поворачивались и начинали смотреть на него в упор, грустно и неодобрительно. После этого юноша обыкновенно терял нить мысли, конфузился, увядал и опускался на свое место. Считалось так, что голосовать он может, но подавать голос ему еще рано. Выходило немножко похоже на того начальника, который, распекая подчиненного, говорил:

— Если Вы, молодой человек, желаете со мной разговаривать, то потрудитесь молчать!

В Тургеневском рассказе «Бреттер» имеется такая фраза:

«Общество г. г. офицеров…го полка не отличалось от всякого другого общества. В числе их были хорошие и дурные, умные и пустые люди».

В обществе наших офицеров совершенно дурных людей не было, но, как и всюду, были личности бледные и яркие, слабые и волевые. И совершенно естественно, что сильные характеры «задавали тон» и часто пользовались большим влиянием на, молодежь, чем это полагалось бы им по чину. Когда такой «сильный характер» вступал в должность старшего полковника, все шло как по маслу.

В мое время «партий» между офицерами не было. Между богатыми и почти бедными, между знатными и незнатными, между вышедшими из Пажеского корпуса, из вольноопределяющихся бывших лицеистов и правоведов, из университета, и из военных училищ, не чувствовалось абсолютно никакой разницы. Авторитет приобретался исключительно личностью и ничем другим. Но существовало среди офицеров два течения, довольно резко выраженные. Одни стояли за «блеск», другие за «удешевление». На общих собраниях в зеленой гостиной зимнего Собрания, стоявшие за «блеск» садились направо, около рояля, а потому назывались «роялисты». Ратовавшие за удешевление располагались на левой стороне, около печки, почему и носили название «печники». Указать по каким признакам происходило это разделение совершенно невозможно. В «роялистах», наравне с состоятельными людьми, сидело не мало относительных голоштанников и людей самого скромного происхождения, в то же время как в «печниках» состояло несколько домовладельцев и офицеров вхожих в самые большие петербургские гостинные. Случалось, что из двух братьев один был «роялист», а другой «печник». По военному признаку их также нельзя было разделить. Лидер «роялистов» Лев Тимрот 20-го февраля под Ломжей повел свой батальон в атаку и потерял обе руки. Столпы и опора «печников» Зыков и Лоде были убиты во главе своих полков. Из самых блестящих наших офицеров на войне, паж Веселаго был ярый «печник», а юнкер Павловского училища Алексей Поливанов был столь же ревностный «роялист».

Как и всякое собрание, вести надлежащим образом общее собрание г. г. офицеров было не так просто. Состоя в старших полковницах, мягкий Н. Н. Тунцельман, между прочим храбрый офицер, во главе своего полка потерявший ногу, иногда путался и мямлил. Зато его предшественники Баранов и Левстрем вели собрание артистически.

Общее собрание созывалось обыкновенно по накоплении материала и не реже раза в месяц, всегда после завтрака, в лагерях — после обеда, и о дне его объявлялось заранее в полковом приказе. Протокол решений общего собрания председатель представлял на утверждение командира полка, которое давалось автоматически. Курить во время общего собрания не разрешалось, звонка председателю не полагалось и аплодисменты, или вообще какие-либо знаки одобрения или порицания, не допускались. Маленькая картинка «общего собрания». В зеленой гостинной рядами расставлены стулья. Когда все собрались и разместились, «роялисты» направо, «печники» налево, появляется Баранов с папкой «дел» и садится лицом к собранию, на диван перед столом. Рядом с ним усаживается «председатель распорядительного комитета». Он же ведет протокол. Мертвая тишина. Баранов роется в папке и раскладывает свои дела по порядку. Наконец, подымает голову и говорит: «Объявляю 8-ое общее собрание открытым. У меня, господа, накопилось несколько дел, которые вам предлагается обсудить. Ко мне поступило прошение запасного унтер-офицера нашего полка Василия Гринчука, который находится в настоящее время в Петербурге, по его словам в бедственном положении. Я не буду вам читать всего письма, но он пишет, что приехал сюда из Чернигова искать места, которое было ему обещано, но которое он не получил. Он просит ему помочь, а в крайнем случае дать денег на билет обратно в Чернигов. Кто желает высказаться?»

С «роялистской» стороны подымается рука.

— Капитан Павлов.

— Я считаю, что мы обязаны помогать нашим однополчанам и мне кажется, что мы могли бы дать ему рублей 25.

Павлов садится. Подымается рука из кучки «печников».

— Поручик Гончаров.

Степан Гончаров, как всегда, говорит монотонно и тягуче, но дельно.