Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

А уже 30 июня 1962 года Рисс сообщает:

Заканчиваю перепечатку рукописи и в ближайшие дни вышлю ее Вам. Может быть, она Вам сейчас и не нужна, но пусть лучше лежит в Вашем столе, чем в моем.

Но я не положил ее в стол, а быстро прочитал и уже 8 июля 1962 года написал Олегу Вадимовичу:

Вам, наверно, покажется странным, что после моей суровой первой оценки «Дозорных» я выскажу сейчас свое полное одобрение переработанному варианту. Тем не менее это так. Немного как будто изменилось, а книга стала другой и, самое главное, целенаправленной, современной и ощутимо нужной. Есть у меня, конечно, отдельные частные замечания, но в целом все в порядке. Так что от души поздравляю Вас с успехом.

Дальше я стал готовить рукопись к сдаче в производство. Мне хотелось, чтобы оформление соответствовало популярному характеру книги. Поскольку мне очень нравились работы одного из художественных редакторов «Искусства» Евгения Смирнова, нравилось, как он оформлял книги для художественной самодеятельности, я уговорил нашего художественного редактора (тогда им был Володя Богданов) заказать оформление именно Жене Смирнову. И угадал. Яркая обложка не могла не приковывать к себе внимание. Внизу ее был изображен наборными средствами силуэт человека с развевающимся плащом за спиной. Человек держал обычную ученическую пишущую ручку, завершающуюся пером. Она пересекала по вертикали всю высоту обложки и была подобна древку флага, который вверху реял вправо от ручки. Флаг был черным, и вывороткой на нем значилось: Олег Рисс. Дозорные печатного слова. Рисунок обложки был выдержан в двух основных типографских цветах – черном и красном. Он резко выделялся на бледно-сероватом фоне с напечатанными на нем по всей поверхности светло-коричневой краской наборными строками, повторяющими заглавие «Дозорные печатного слова». Человек на обложке напоминал рыцаря – борца за точность. Внутренние остроумные рисунки, иронично комментирующие текст, были очень удачными. И все оформление в целом выделяло книгу из тогдашней внешне довольно серой массы популярных брошюр.

Добился я и того, чтобы художественно-техническим редактором назначили Инессу Георгиевну Румянцеву (тогда просто Инну). В «Искусство» Инна пришла из Детгиза, работу в котором прервало рождение дочери. Мы работали с ней над двумя томами «Книжного искусства» В.В. Пахомова, о чем я уже упоминал раньше, и очень сдружились. Она показала себя человеком с хорошим вкусом, умеющим влюбляться в каждую книгу, которая ей досталась, и работать над ней не только с большой отдачей, но и с энтузиазмом, не жалея сил и времени. В отличие от других технических редакторов, она воспринимала книгу не только с формальной, но и с содержательной стороны. И всегда читала книги, которые оформляла.

Короче говоря, я постарался сделать все, чтобы книга, которая учит всех причастных к выпуску изданий относиться к их точности со всей возможной тщательностью, вышла в наилучшем виде и чтобы своим внешним видом она привлекала любого читателя, небезразличного к тому, как делается книга.

Типографская судьба книги оказалась не простой. И это отразилось в моих письмах к Олегу Вадимовичу.

22 ноября 1962 года:

Должны были отправить в типографию № 8 Мосгорсовнархоза. Типография средняя, но мы сделали надпись – конкурсная (на лучшие по оформлению книги).

5 декабря 1962 года:

Как всегда, не обходится без недоразумений. Рукопись действительно побывала в 8-й типографии, но оттуда ее вернули: их не устраивает, что книга в обложке. Типография не может переварить такого количества брошюр, которыми ее загружают наше и другие издательства. Поэтому теперь рукопись должны сдать в «Красный пролетарий». Типография хорошая, что и говорить. И лимитом мы теперь в ней располагаем. Но меня все же волнует то, что это типография Госполитиздата, отчего не исключены некоторые задержки: свое издательство всегда в первую очередь. Будем все же надеяться на благоприятствование.

В конце концов оригинал попал на Ярославский полиграфический комбинат, который его неплохо напечатал, хотя и допустил опечатку («фальш» без мягкого знака на конце) по своей вине, что для книги на такую тему было недопустимо. И это несмотря на то, что по моей просьбе Рисс написал корректорам комбината прочувствованное письмо. Хотели мы напечатать список опечаток или сделать натычку[15]. Пришлось из-за этого вступить в «битву» с комбинатом. Но ничего добиться не удалось.

С этой книгой связан еще один конфликт с автором, в котором прямой вины моей не было, но который послужил мне вторым хорошим уроком. Причина была в задержке гонорара за «Дозорных…».

События развивались так.

30 сентября 1963 года я написал Риссу, отвечая, видимо на его вопрос о гонораре:

Деньги Вам давно выписали, и если еще не перевели, то, по-видимому, из-за отсутствия таковых в издательстве. Впрочем, может быть, и перевели: я не проверял.

17 ноября 1963 года Рисс пишет мне:

От бухгалтерии по-прежнему ни ответа, ни привета. Зря Вы меня обнадеживали. Самое неприятное в этой истории, что на меня начинают коситься в парткоме, как будто я получил деньги и не хочу платить с них взносов.

А 5 декабря 1963 года Рисс направляет мне открытку с официальным обращением, в которой сообщает о полном разрыве отношений:

Глубокоуважаемый Аркадий Эммануилович!

Я полагаю, что с выходом «Дозорных» все дела у нас исчерпаны и ввиду явно издевательского отношения ко мне со стороны издательства я лишен возможности их возобновить.

Видимо, я в ответ на открытку послал Риссу не сохранившееся у меня письмо, в котором объяснил, что в бухгалтерии издательства действительно не было денег и ни одному автору их не высылали. Но ведь Рисс обращался в бухгалтерию с письмом, в котором просил объяснить, почему ему не выплачивают гонорар, а бухгалтерия не посчитала нужным на него ответить.

В результате моего объяснения причин задержки с гонораром от него прибыло письмо от 15 декабря 1963 года, несколько смягчающее резкость открытки:

Дорогой Аркадий Эммануилович!

(Я возвращаюсь к этой форме обращения, дабы подчеркнуть, что мое раздражение издательскими делами ни в коем случае к Вам не относится.)

Мне и больно, и досадно, что открытка, в которой вылилась накопившаяся обида (обостренная и местными событиями), так сильно повлияла на Вас. Поверьте, мне вовсе не хотелось порывать с Вами личные отношения, т. к. я понимаю, как много Вы сделали для выпуска книжки. Но мне трудно провести грань между добрым знакомым и официальным лицом, представляющим издательство. Если мое терпение иссякло, то лишь потому, что уж очень невероятна в глазах многих вся эта история, и я начал чувствовать себя каким-то рохлей, или, вернее, Акакием Акакиевичем в приемной значительного лица.