Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение - Олег Айрапетов

Атмосфера заседания накалялась. Керенский заявил о том, что члены правительства «являются предателями интересов страны»6. Слова «измена» и «предательство» буквально витали в воздухе, заседание производило впечатление хорошо срежиссированного спектакля, в котором все подчинено одной цели – подготовке публики к главному монологу. Думцы как будто упивались своей безнаказанностью. Вскоре настал черед Милюкова – его речь получила название «штурмового сигнала». «Сперва робкие по существу и приличные по форме выступления отдельных политических деятелей, враждебно настроенных по отношению правительства, видя терпимость и попустительство последнего, – вспоминал современник, – приобретали все более и более раздражительный тон и резкие формы, достигнув, наконец, своей кульминационной дерзости в момент произнесения Милюковым своей, отныне исторической, речи 1 ноября 1916 г.»7 Трудно назвать это выступление сигналом – штурм уже начался с самого начала работы сессии. Это была бомба, начиненная бездоказательными слухами и весьма своеобразным остроумием.

Милюков тщательно готовился, всю речь он читал по бумаге. Начав с упоминания ненавистного для Думы имени Сухомлинова, освобожденного из-под следствия, он сразу же заявил о недоверии к правительству. Основой для этого были ходившие по стране слухи, к которым сам лидер кадетов вроде бы относился негативно: «Господа, я не хотел бы идти навстречу излишней, быть может, болезненной подозрительности, с которой реагирует на все происходящее взволнованное чувство русского патриота. Но как вы будете опровергать возможность таких подозрений, когда кучка темных личностей руководит в личных и неизменных интересах важнейшими государственными делами?»8 К сидевшему в дипломатической ложе американскому послу Д. Фрэнсису подошел один из октябристов и взволнованно произнес по-английски: «Это безумие – публично нападать на власть царя. Мы можем исправить ошибки, но поставьте под вопрос власть посреди войны, и мы пропали»9.

Ссылаясь на германские, австрийские и швейцарские газеты, часть из которых, в свою очередь, ссылалась на неназванную Милюковым московскую газету, он обвинял императрицу, правительство, правых во взяточничестве, непрофессионализме, подготовке сепаратного мира из-за страха перед революцией, сознательном сопротивлении работе Земгора и ЦВПК, намекал на то, что разгром Румынии был следствием «глупости или измены», и требовал нового политического процесса по образцу Сухомлиновского10. В своей речи он фактически рассекретил двух чиновников по особым поручениям, действовавших в Швейцарии по заданию русского военного агента во Франции полковника А. А. Игнатьева. Кроме того, по распоряжению департамента полиции они должны были собрать информацию по политическому масонству11. Неизвестно, знал ли об этом Милюков, но это не помешало ему намекнуть, что через эти каналы зондируется возможность заключения сепаратного мира, что вызвало немедленный протест русского атташе.

В сообщении на имя генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта он писал: «Считаю своим нравственным долгом доложить Вашему превосходительству, что г. Ратаев и чиновник Лебедев руководят каждый отдельной организацией в нашей агентурной разведке, и каждая поездка их, равно и сношения их в Швейцарии мне всегда известны. Я категорически утверждаю, что г. Милюков, называя с трибуны Государственной думы эти два имени, имеет ложные донесения об их деятельности и что ни г. Ратаев, ни г. Лебедев никаких подобных поручений ни от кого не получали. Выдавая так опрометчиво наши военные секреты, член Государственной думы принес нам вред, о размерах коего сейчас судить еще нельзя. Донося о всем вышеизложенном, ходатайствую перед Вашим превосходительством принять зависящие меры об ограждении впоследствии честных имен моих сотрудников от брошенного в них позорного обвинения. Доношу, что мною будут приняты все меры, чтобы по возможности уменьшить вред, принесенный г. Милюковым делу нашей агентурной разведки»12.

Шуваев также получил это письмо и передал копию Родзянко. Военному министру не было необходимости оправдываться – он мог переадресовать вопрос «Глупость или измена?» самому Милюкову. Впрочем, в Думе это уже сделал Марков (второй), но лидер кадетов сразу же ответил: «Моя речь – есть заслуга перед Родиной, которой вы не сделаете»13. Лидер кадетов не счел возможным упомянуть о еще одной своей заслуге перед Родиной, совершенной им во время недавней поездки по странам-союзницам. Визит думцев совпал с наступлением русского Юго-Западного фронта. И во Франции, и в Италии делегацию представительных органов России прежде всего приветствовали как представителей армии и государства14.

Милюков активно встречался с государственными и политическими деятелями Англии, Франции и Италии, с которыми он обсуждал проекты будущей автономии Польши, говорил о необходимости эмансипации евреев в России, о будущем Аландских островов и Армении, об отношении к участникам войны в нейтральных странах и т. п.15 Особо теплый прием представителям России был, естественно, оказан в Италии, но Милюков не торопился в штаб-квартиру Виктора-Эммануила. Он предпочел отправиться в другую страну. «Я поехал в Швейцарию отдохнуть, а не заниматься политикой, – заявлял он в Думе, – но и тут за мной тянулись все те же темные тени. На берегах Женевского озера, в Берне, я не мог уйти от прежнего ведомства Штюрмера – от министерства внутренних дел и департамента полиции»16.

На самом деле, находясь в июне 1916 г. в Швейцарии (проездом из Франции в Италию с думской делегацией), Милюков попытался войти в контакт с болгарским поверенным в делах Тодором Тодоровым. Нисколько не сомневаясь в своих возможностях, он надеялся осуществить план заключения сепаратного мира с Болгарией. Болгарский дипломатический представитель отказался встречаться с «г-ном профессором», но тот продолжал добиваться встречи. Тогда дипломат дал бернской газете «Der Bund» интервью, в котором, в частности, говорилось следующее: «Антанта полностью игнорировала тот факт, что Болгария воюет не за временные преимущества, но за полную реализацию своих национальных чаяний»17.

Об этой своей акции Милюков при отчете о поездке в Думе летом 1916 г. умолчал, ограничившись общими рассуждениями: «Я не буду говорить о Болгарии. Мое всегдашнее представление заключалось в том, что те наши ошибки, о которых я не раз говорил с этой кафедры, мы можем поправить при благоприятных условиях. Но я не буду развивать эту мысль, потому что благоприятные условия, по моему мнению, еще не настали»18. Имел ли при этом Милюков в виду собственные ошибки, и чего было больше в его экспериментах на ниве секретной дипломатии в Швейцарии – глупости или предательства, – судить сложно. Ясно было одно – они никак не способствовали укреплению международного положения и влияния России. Вновь под критикой и подозрением общественности оказалась фигура военного министра. Прямолинейность и простота, с которыми обычно излагал свою личную точку зрения Шуваев, сыграли над ним злую шутку.

Генерал, например, мог задержаться на какой-либо излюбленной теме и говорить о ней часами. Так, например, в Совете министров он прочитал целую лекцию о том, как новый метод шитья сапог позволил обеспечить миллионами пар обуви армию. При старом методе, когда на пару уходил цельный кусок кожи, для этого не хватило бы всего поголовья скота России19. Шавельский считал, что Шуваеву лучше всего было бы отказаться от назначения: «В нем очень скоро разочаровались и Государь, и Свита, а затем и в Думе его высмеяли. Очень скоро в Свите не иначе, как с насмешкой, стали отзываться о новом военном министре, сделав его мишенью для своих шуток и острот. Не блиставший остроумием, простодушный и по-солдатски прямолинейный Дмитрий Савельевич давал достаточно материала для желавших поглумиться над ним»20.

Самым ярким из желавших был, конечно, П. Н. Милюков. По свидетельству Шульгина, Шуваев, узнав о том, что кто-то считает его предателем, сказал: «Я, может быть, – дурак, но я не изменник!»21 Можно представить себе, каким подарком для думских либералов были эти слова, и неслучайно Милюков сделал рефреном своей скандальной речи слова «глупость» и «измена». Подобные намеки, более или менее открытые, шли сплошной чередой с весны и лета 1915 г. Доказательств не требовалось.

Аудитория бурно одобряла оратора, явно поддерживая тезис об измене. Милюков перешел к намекам на измену императрицы. Сделал он это весьма характерно – подкрепив собственные обвинения цитатой из немецкой газеты22. Председательствовавший С. Т. Варун-Секрет не прерывал речь лидера кадетов – впоследствии он оправдывался тем, что не знал немецкого языка, хотя думский наказ вообще запрещал использование при выступлении иного языка, кроме русского23. Милюков назвал все правительство главным злом страны, «победа над которым будет равносильна выигрышу всей кампании»24. Фактически это был призыв к открытой войне с властью. Доказательств в «обличительной» речи лидера кадетов и не было. Вместо них использовались ссылки на «дело Сухомлинова». В своем выступлении Милюков признался: «Когда мы обвиняли Сухомлинова, мы ведь тоже не имели тех данных, которые следствие открыло (следствие «не открыло» ничего. – А. О.), мы имели то, что имеем теперь: инстинктивный голос всей страны и ее субъективную уверенность»25.