Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Дойл

Потому что в этот самый миг разразилась буря – один из тех коротких и внезапных шквалов, какие часто бывают в тамошних морях. Паруса «Матильды» надулись от ветра, и она понеслась, как испуганная птица. Тело Джелланда навалилось на штурвал. Попутный ветер гнал «Матильду» вперёд, и она скользила легче пёрышка по вздымающимся волнам. Катер напрягал все силы, чтобы догнать её, но она всё неслась вперёд и скоро исчезла во мраке бури, чтобы никогда больше не являться глазам смертных. Катер повернул назад и едва не затонул, прежде чем достиг Иокогамы.

Вот каким образом случилось, что «Матильда» с грузом в пять тясяч фунтов стерлингов и двумя мёртвыми телами на палубе отправилась в плавание через Тихий океан. Каков был конец плавания Джелланда – о том никому неведомо. Может быть, ялбот пошёл ко дну во время бури или был найден каким-нибудь торговым судном, хозяин которого воспользовался грузом «Матильды» и держал язык за зубами. А может, она ещё носится по безграничному простору океана, гонимая ветром то на север, к Берингову морю, то на юг, к Малайским островам. Лучше, полагаю, оставить этот рассказ незавершённым, нежели испортить истинное происшествие выдуманным концом.

Хирург с Гастеровских болот

Глава первая

Появление неизвестной женщины в Киркби-Мальхаузе

Городок Киркби-Мальхауз угрюм и открыт всем ветрам. Болота, окружающие его, сумрачны и неприветливы. Он состоит из одной-единственной улицы; серые каменные домики, крытые шифером, разбросаны по склонам длинных торфяных холмов, заросших дроком. Вдали видны очертания гористой местности Йоркшира, округлённые вершины холмов как бы играют в прятки друг с другом. Вблизи пейзаж имеет желтоватый оттенок, но по мере удаления этот оттенок переходит в оливковый цвет, за исключением разве только тех мест, где скалы нарушают однообразие этой бесплодной равнины. С небольшого холма, расположенного за церковью, можно разглядеть на западе золотые и серебряные полосы: там пески Моркэмба омываются водами Ирландского моря.

И летом 1885 года судьба занесла меня, Джеймса Аппертона, в это заброшенное, уединённое местечко. Здесь не было ничего, что могло бы заинтересовать меня, но я нашёл в этих краях то, о чём давно мечтал: уединение. Мне надоела никчёмная житейская суета, бесплодная борьба. С самых юных лет я был во власти бурных событий, удивительных испытаний. К тридцати девяти годам я побывал повсюду. Не было, кажется, таких стран, которые бы я не посетил, вряд ли существовали радости или беды, которые я не испытал бы. Я был в числе немногочисленных европейцев, впервые проникших на далёкие берега Танганьики, дважды побывал в непроходимых безлюдных джунглях, граничащих с великим плоскогорьем Рорайма. Мне приходилось сражаться под разными знамёнами, я был в армии Джексона в долине Шенандоа, был в войсках Шанзи на Луаре, и может показаться странным, что после такой бурной жизни я мог удовлетвориться бесцветным прозябанием в Западном Райдинге. Но существуют обстоятельства, при которых мозг человека бывает в таком состоянии экстаза, по сравнению с которым все опасности, все приключения кажутся обыденными и банальными.

Многие годы я посвятил изучению философий Египта, Индии, Древней Греции, Средневековья. И сейчас наконец-то из огромного хаоса этих учений передо мной стали смутно вырисовываться величественные истины. Я, кажется, был близок к тому, чтобы понять значение символов, которые люди высоких знаний применяли в своих трудах, желая скрыть драгоценные истины от злых и грубых людей. Гностики и неоплатоники, халдеи, розенкрейцеры, мистики Индии – все их учения были мне знакомы, я понимал значение и роль каждого из них. Для меня терминология Парацельса, загадки алхимиков, видения Сведенборга имели глубокий смысл и содержание. Мне удалось расшифровать загадочные надписи Эль-Бирама, я понимал значение странных письмён, начертанных неизвестным народом на отвесных скалах Южного Туркестана. Поглощённый этими великими захватывающими проблемами, я ничего не требовал от жизни, за исключением скромного уголка для меня и моих книг и возможности продолжать исследования без вмешательства кого бы то ни было.

Но даже в этом уединённом местечке, окружённом торфяными болотами, я, как оказалось, не смог укрыться от наблюдений посторонних. Когда я проходил по улицам городка, местные жители с любопытством глядели мне вслед, а матери прятали своих детей. По вечерам, когда мне случалось выглядывать из окна, я замечал группу глупых поселян, полных любопытства и страха. Они таращили глаза и вытягивали шею, стараясь разглядеть меня за работой. Моя болтливая хозяйка засыпала меня тысячами вопросов по самым ничтожным поводам, применяла всякие уловки и хитрости, чтобы заставить меня рассказать о самом себе и своих планах. Всё это было достаточно трудно выносить, но, когда я узнал, что вскоре уже не буду единственным жильцом в доме и что какая-то дама, к тому же иностранка, сняла соседнюю комнату, я понял, что пора подыскивать себе более спокойное пристанище.

Во время прогулок я хорошо ознакомился с дикой, заброшенной местностью у границ Йоркшира, Ланкашира, Уэстморленда. Я нередко бродил по этим местам и знал их вдоль и поперёк. Мне казалось, что мрачное величие пейзажа, устрашающая тишина и безлюдье этих скалистых мест смогут обеспечить мне надёжное убежище от подглядывания и сплетен.

Случилось как-то, что, блуждая там, я набрёл на одинокую, заброшенную хижину, расположенную, казалось, в самом центре этих пустынных мест. Без колебаний я решил поселиться в ней. В весеннее половодье ручей Гастер, текущий с Гастеровских болот, подмыл берег и снёс часть стены этой хижины. Крыша была совершенно нетронута, и для меня не составляло особых трудов привести всё в порядок. Я не был богат, но всё же имел возможность осуществить свою фантазию, не скупясь на затраты. Из Киркби-Мальхауза прибыли кровельщики, каменщики, и вскоре одинокая хижина на Гастеровских болотах вновь приобрела вполне сносный вид.

В доме было две комнаты, которые я обставил совершенно по-разному. У меня были спартанские вкусы, и первая комната была обставлена именно в этом духе. Керосиновая плитка Риппенджиля из Бирмингема давала мне возможность готовить себе пищу; два больших мешка – один с мукой, другой с картофелем – делали меня независимым от поставок провизии извне. В выборе пищи я был сторонником пифагорейцев. Поэтому тощим длинноногим овцам, пасшимся на жёсткой траве около ручья Гастер, не приходилось опасаться нового соседа. Бочонок из-под нефти в десять галлонов служил мне буфетом, а список мебели включал только квадратный стол, сосновый стул и низенькую кровать на колёсиках.

Как видите, обстановка этой комнаты была совсем неприглядной, почти нищенской, но зато её скромность с избытком возмещалась роскошью помещения, предназначенного для моих научных занятий. Я всегда придерживался той точки зрения, что для плодотворной работы ума необходима обстановка, которая гармонировала бы с его деятельностью, и что наиболее возвышенные и отвлечённые идеи требуют окружения, радующего взор и эстетические чувства. Комната, предназначенная для моих занятий, была обставлена мрачно и торжественно, что должно было гармонировать с моими мыслями. Стены и потолок я оклеил чёрной блестящей бумагой, на которой золотом были начертаны причудливые и мрачные узоры. Чёрные бархатные занавески закрывали единственное окно с гранёным стеклом; толстый и мягкий бархатный ковёр поглощал звуки шагов. Вдоль карниза были протянуты золотые прутья, на которых висели шесть мрачных фантастических картин, созвучных моему настроению. С центра потолка спускалась одна-единственная золотая нить, такая тонкая, что её едва можно было различить, но зато очень крепкая. На ней висел золотой голубь с распростёртыми крыльями. Птица была полая, и в ней находилась ароматическая жидкость. Фигура, изображающая сильфа, причудливо украшенная розовым хрусталём, парила над лампой и рассеивала мягкий свет. Бронзовый камин, выложенный малахитом, две тигровые шкуры на ковре, стол с инкрустациями из бронзы и два мягких кресла, отделанные плюшем янтарного цвета и слоновой костью, завершали обстановку моего рабочего кабинета, не считая длинных полок с книгами, протянувшихся под окном. Здесь были самые лучшие произведения тех, кто посвятил себя изучению тайны жизни. Бёме, Сведенборг, Дамтон, Берто, Лацци, Синнет, Гардиндж, Бриттен, Дэнлоп, Эмберли, Уинвуд Рид, де Мюссэ, Аллан Кардек, Лепсиус, Сефер, Тольдо и аббат Дюбуа – таков далеко не полный перечень авторов, произведения которых были размещены на моих дубовых полках. Когда по ночам горела лампа и её бледный мерцающий свет падал на мрачную и странную обстановку, создавалось именно то настроение, которое было мне необходимо. Кроме того, это настроение усиливалось завыванием ветра, который проносился над окружающей меня унылой пустыней. Я думал, что здесь-то наконец я нашёл тихую пристань в бурном потоке жизни, здесь я смогу спокойно жить и работать, забыв обо всём и позабытый всеми.