Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Дойл

Из его слов я вскоре понял, что, если только в карманах моего брата не окажется документов, о которых нам ничего не было известно, полиция не сможет ни установить его личность, ни понять, как он там очутился. Его билет лежал в кармане у Маккоя, равно как и квитанция на кое-какой багаж, оставленный ими на вокзале. Подобно большинству американцев, мой брат посчитал, что будет проще и дешевле приобрести весь гардероб в Лондоне, чем везти его из Нью-Йорка, и поэтому его бельё и костюм были новые и без меток. Саквояж с плащом, который я выбросил в окно, возможно, упал в густые заросли куманики, где и лежит по сей день, а может быть, его унёс какой-нибудь бродяга. Не исключено, что его передали в полицию, которая не сочла нужным сообщать об этой находке репортёрам. Мне, во всяком случае, не попалось ни слова об этом в лондонских газетах. Что касается часов, то это были образцы из того набора, который был подарен ему в деловых целях. Может быть, он вёз их с собой в Манчестер в тех же деловых целях, но… впрочем, поздно уже вдаваться в это.

По-моему, полицию нельзя винить в том, что она не напала на верный след. Я плохо представляю себе, как бы она могла это сделать. Был только один маленький ключ к разгадке, совсем-совсем маленький. Я имею в виду то круглое зеркальце, которое нашли в кармане у моего брата. Ведь не так уж это обычно – чтобы молодой человек имел при себе подобную вещицу, верно? Но картёжник, играющий на деньги, объяснил бы вам, для чего нужно такое зеркальце шулеру. Если тот сядет не вплотную к столу и незаметно положит на колени зеркальце, он сможет подсмотреть все карты, которые он сдаёт партнёру. А зная карты партнёра как свои собственные, шулер без труда обыграет его. Зеркальце – это такая же часть шулерского оснащения, как резинка с зажимом под рукавом у Спарроу Маккоя. Обрати полиция внимание на зеркальце, обнаруженное в кармане убитого, да свяжи она этот факт с недавними проделками шулеров в отелях, и следствие ухватилось бы за конец ниточки.

Ну вот, собственно, и всё объяснение. Что было дальше? В тот вечер мы, изображая из себя двух любителей дальних прогулок, остановились в ближайшей деревне – её название, кажется, Эмершем, – а потом без всяких приключений добрались до Лондона, откуда Маккой отправился в Каир, а я – обратно в Нью-Йорк. Моя матушка скончалась полгода спустя, и я рад, что до самой своей смерти она так и не узнала о случившемся. Она пребывала в счастливом заблуждении, что Эдуард честно зарабатывает себе на жизнь в Лондоне, а у меня не хватило духу сказать ей правду. То, что от него не приходило писем, её не тревожило: он ведь никогда их не писал. Умерла она с его именем на устах.

И последнее. Я должен попросить Вас, сударь, об одном одолжении, и если Вы сможете оказать его мне, я приму его как ответную любезность за всё это объяснение. Помните то Евангелие, что нашли у насыпи? Я всегда носил его во внутреннем кармане, и оно, должно быть, выпало во время моего падения. Эта книжечка очень дорога для меня: ведь это семейное Евангелие, на первом листе которого мой отец собственной рукой записал даты появления на свет меня и моего брата. Не могли бы Вы вытребовать это Евангелие и переслать его мне? Ведь ни для кого, кроме меня, оно не представляет никакой ценности. Если Вы отправите его по адресу: Нью-Йорк, Бродвей, библиотека Бассана, г-ну Х, оно наверняка придёт по назначению».

Глас науки

Миссис Эсдейл из поместья Линденс, что вблизи городка Берчспуль, снискала себе известность в графстве благодаря глубоким и обширным научным познаниям. Работая в должности почётного секретаря женской секции местного отделения Эклектического общества, миссис Эсдейл ярко сияла на здешнем научном небосклоне. Рассказывали, что на лекции профессора Томплинсона касательно «перигенезиса молекулярных частиц протоплазмы» сия учёная дама оказалась единственной в зале женщиной, способной понять и с неослабным вниманием дослушать до конца выступление знаменитого биолога. В тихом сельском уединении Линденса она горячо поддерживала теорию Дарвина, высмеивала идеи Майварта, подвергала сомнению концепции Геккеля и скептически качала головой, когда речь заходила о научных трудах Вейссмана. Всё это снискало ей глубокое уважение в университетских профессорских кругах, а также внушало ужас тем немногим студентам, которые порой отваживались переступить порог её окружённого ореолом учёности и всё же очень уютного и гостеприимного дома.

У миссис Эсдейл, разумеется, имелось немалое число критиков и недоброжелателей, а у кого из выдающихся и наделённых талантами людей их, спрашивается, нет? Завистливые женские языки судачили о прилежном штудировании энциклопедических справочников и учебных пособий, каковое имело место перед каждым заседанием научного общества. Поговаривали и о том, что просвещённая хозяйка салона умело направляет учёные разговоры в русло лишь тех тем, в коих сама она хорошо осведомлена. Велись даже досужие разговоры о том, будто её блистательные выступления написаны мужским почерком и что сия амбициозная особа заучивает их наизусть, дабы затем в нужный момент огласить «экспромтом», пролив свет научных знаний даже на мало изученные современной наукой области. Некоторые завистницы не боялись к тому же утверждать, что заученные пласты научной информации порой наслаивались друг на друга, беспорядочно путаясь в голове учёной особы, и что поэтому – к немалому удивлению слушателей – миссис Эсдейл, выступая с докладом, к примеру, по энтомологии, могла вдруг углубиться в дебри геологии или какой иной науки, а также наоборот. Всё это были, конечно же, не более чем досужие сплетни, распространяемые злыми языками, ибо все близко знакомые с миссис Эсдейл уважаемые люди в один голос утверждали, что она очаровательный и умнейший человек.

Согласитесь, оказалось бы странным, если бы миссис Эсдейл не пользовалась явными симпатиями в местных учёных кругах, особенно если учесть, что её чудесная усадьба и окружавшие её великолепные парк и сад, равно как и радушное гостеприимство, обеспеченное ежегодным доходом в две тысячи фунтов, всегда пребывали в распоряжении научного сообщества. На изумрудных лужайках летом, а зимой у камина велись учёные беседы о лейкоцитах, микробах и бактериях. И вели эти беседы худощавые, аскетического вида университетские материалисты, провозглашавшие торжество жизни в противовес тому, о чём вещали тучные священники из кафедрального собора Берчспуля. Когда же жаркие споры между сторонниками научного обоснования всего сущего и стойкими защитниками непоколебимой веры вдруг достигали своего апогея, то к месту вставленная мудрой вдовой примиряющая стороны фраза или отвлекающий громкий разговор о ключах, удачно затеянный её очаровательной дочерью Роз, сразу же восстанавливали среди взбудораженных гостей мир и благолепие.

Роз Эсдейл недавно исполнилось двадцать, и среди красавиц на выданье она по праву считалась одной из самых привлекательных девушек в Берчспуле.

У неё, возможно, было несколько вытянутое – с точки зрения строгих канонов красоты – лицо, но зато его приятное выражение, красивые глаза и дивный цвет кожи, несомненно, радовали и волновали сердце. В городе всем было также известно, что по завещанию отца ей причитается пятьсот фунтов ежегодного дохода. Следует согласиться, что с такими крупными козырями на руках девушка и куда менее заметная и внушительная, чем Роз Эсдейл, неизбежно привлекла бы к себе в небольшом провинциальном городке всеобщее внимание.

Организовать в частном доме научный салон – дело, прямо скажем, не из лёгких, однако мать и дочь успешно справлялись с возникающими трудностями. В то утро, о котором я пишу, они сидели рядом, с удовольствием созерцая плоды своих трудов и испытывая законное чувство удовлетворённости: всё было готово к приёму гостей и оставалось лишь принять поздравления и комплименты от многочисленных друзей дома.

С помощью Руперта, сына хозяйки дома, в Берчспуле и окрестной местности с немалым трудом было собрано множество предметов, в той или иной мере представлявших научный интерес. Теперь собранные экспонаты в определённом порядке были расставлены на длинных столах в гостиной. Однако одной гостиной для размещения столь широкой экспозиции явно не хватало, и в результате всевозможные научные находки пришлось разместить практически по всему дому, выйдя далеко за пределы тех комнат, каковые изначально предназначались для данной цели; занятыми оказались и ступени широкой лестницы, и помещение столовой, и многочисленные внутренние коридоры и холлы поместья. Можно с уверенностью сказать, что весь загородный дом превратился в своего рода музей. Образцы флоры и фауны, доставленные с Филиппинских островов, трёхметровый панцирь гигантской галапагосской черепахи, лобная доля горного быка, добытая капитаном Чарльзом Бизли во время охоты в горах Тибета, желатиновые полоски для посева бактерий – эти и тысячи других не менее ценных и поучительных научных трофеев заполонили столы, на которые и взирали этим утром хозяйка дома и её дочь.