Ангел Экстерминатус - Грэм Макнилл

С такой детальной информацией Торамино мог сравнять город-гробницу с землей в один миг или уничтожить одно здание, оставив остальные нетронутыми, словно шрам на теле от шрапнели. Он передал данные на системы захвата цели своих оружейников, наслаждаясь своей властью над абсолютной огневой мощью.

Торамино убрал инфо-планшет, так как жалобные стенания ветра изменились по высоте звука, став поле скрипучими и назойливыми. Он ударил ладонью по шлему, изрыгая проклятия и тряся головой, чтобы заглушить звук. Толку от этого не было, звук становился все более раздражающим, Торамино расстегнул замки на горжете, срывая шлем и обнажая свое лицо с патрицианскими чертами и гриву молочно-белых волос.

Он водрузил свой шлем на зубец стены и наклонил голову набок.

Глаза Торамино сузились, пока он в недоумении рассматривал горизонт.

Слабая дымка зарябила на пределах видимости его глаз, пятно зеленоватого света, словно приближающаяся песчаная буря.

— Это еще что такое? — поинтересовался он, перекрикивая плач траурного ветра.

Пертурабо возглавлял шествие, темп которого неизбежно снижался, по мере того как окружающая тьма делала поспешность невозможной. Войска вторжения держались близко друг к другу, колонна бронированных воинов с обнаженными клинками и готовым к бою оружием. Даже среди орды Фулгрима затихли вопли и песнопения. Тяжелые шаги Кузнеца войны Беросса, отражавшиеся эхом от обсидиановых стен, да шорох стекла из контейнеров, несомых смертными последователями Фулгрима постоянно звучали в густой тьме.

Стены оставались равномерно гладкими, но далекие слабые огоньки кружились в их глянцевых глубинах. Они закручивались в спирали как далекие галактики, Пертурабо осознал, что за стенами была целая вселенная звезд, и не было даже двух одинаковых среди них.

Он задумался над их назначением. Были ли мерцающие огоньки всего лишь элементами декора, выражавших уважение со стороны строителей гробницы, или они, возможно, выполняли какие-то неведомые функции. Могли бы они быть самовосстанавливающим механизмом, на подобие Кадмейской цитадели, заражением литобиотическим паразитом или, возможно, остатками древнего архива вычислительных машин? Могло ли всё это строение быть хранилищем данных, своего рода записей некогда могущественной империи, ныне канувшей в небытие? Пертурабо знал лучше других ценность мудрости древних. Разве не по чертежам древнего гения он создал Железную Пещеру?

Этот лабиринт был выстроен по тем же принципам, его запутанность работала одновременно во множестве пересекающихся измерений, и Пертурабо знал, что целеустремленность лучший инструмент для преодоления лабиринта.

И, вдобавок, знание неэвклидовых уравнений Фиренцийца.

Когда древние математики впервые открыли измерения, лежащие за гранью материи, многие традиционные школы дошли до безумия в попытках привести их к эмпирическим законам. Благодаря закодированным пояснениям из дневника Фиренцийца — тоненькой книжки, которую помог ему расшифровать Алый Король — Пертурабо знал секреты управления таких умопомрачительных систем. Это была неточная наука, непостижимая для умов смертных, но возможности его сознания намного превосходили безумных гениев, пытавшихся и проваливших попытки постигнуть чудовищность слов, привидевшихся им во сне или в бреду.

Когда юный Пертурабо впервые поднялся на утесы Лохоса и увидел, что Око Ужаса смотрит на него с другого конца галактики, он уже инстинктивно знал, что существует целая вселенная, лежащая за его адскими границами, место темных чудес и ужасающих открытий. С каждым прошедшим десятилетием и каждым новым знанием, которым он овладевал, её невероятная механика становилась более видимой и понятной. Пертурабо понемногу, слой за слоем, снимал покров загадочности, пока чужеродная механика сердца вихря не открылась ему. Последняя часть ключа была получена при открытии планов в крематории Сабелии, последнего, еретического творения Фиренцийца, и Пертурабо упивался математикой имматериума и неземной геометрии, создавая немыслимые пути и непроходимые глубины Железной пещеры.

То, с чем он тут столкнулся, было того же рода.

Созданное с захватывающими дух изяществом и грацией, в основе оно было тем же самым.

Он сохранял молчание и отрешился от гулких звуков вокруг него, погрузившись в дьявольски сложные вычисления, лежавшие в основе лабиринта. Он не обращал внимания ни на матрицы световых огоньков, снующих внутри стен, ни на испуганные вспышки клубящихся в глубине стен туманностей, он не реагировал ни на течение времени, ни на настойчивый входящий вокс-траффик из-за пределов гробницы.

Фулгрим держался рядом, бросая на него благоговейные взгляды, каждый раз, когда он выбирал поворот, уводя их всё дальше в глубины лабиринта. Их путь вел их то вверх, то вниз, по спиральным аллеям, замыкающихся на самих себя, через камеры, туннели и большие залы, призванные запутать не прошеных гостей. Пертурабо оставался верным своим принципам межпространственного вычисления и вынудил свое врожденное чувство направления передать управление их продвижением интеллекту. Он чувствовал разочарование брата от проваленных попыток составить карту лабиринта в голове. Даже хвастливый Дорн спасовал бы перед Железной пещерой, не говоря уже об этом утонченном ксено-творении невероятной сложности.

Путь через лабиринт был сложным и многоуровневым, скрученным, словно клубок змей и перестраиваясь вокруг него, относительно их дальнейшего продвижения. С каждым шагом Пертурабо ощущал ледяную чувствительность в сердце этого мира, если это вообще было миром, и он начал подозревать, что оно стало относиться внимательнее к их присутствию.

Чтобы не ждало их впереди, сны дремлющего бога или тайный склад интеллектуального оружия, у них не будет достаточно времени разбираться до того, как оно проснется настолько, чтобы противостоять им открыто. Внезапно, в приступе возрастающего прозрения, Пертурабо понял, что он единственный во всей галактике способен пройти этот лабиринт. Даже ксено-гид Фулгрима не мог сделать этого. К неудовольствию Пертурабо, эта мысль несла в себе неизбежную угрозу.

Зафиксировав в уме ориентиры — пространственные, эмпирические и математические, Пертурабо остановил колонну на перекрестке четырех путей. Все они были полностью идентичными, но только один вел к цели.

— Почему мы остановились? — спросил Фулгрим, — Мы уже должны быть поблизости от сердца лабиринта.

— Так и есть, — согласился Пертурабо, — Один из этих путей ведет к неведомому, хранящемуся под центральным куполом, который мы видели снаружи. Остальные — в бесконечное блуждание и безумие.

— Но ты знаешь, какой из них выбрать?

— Я — знаю.

— Так чего же мы мешкаем?

— Беросс, — скомандовал Пертурабо, — Приведи мне Вора.

Громыхающая махина тела Кузнеца войны Беросса вытолкнула трясущегося эльдара вперед, неучтиво ткнув его тяжелым молотом дредноута. Воровато оглядываясь на чудище за своей спиной, Каручи Вора посмотрел на Пертурабо. Проводник выглядел ужасно, тощим и больным, как будто жизнь вытекала из него с каждым шагом, сделанным в лабиринте.

— Мой повелитель? — промямлил Вора.

— Огоньки в стенах, — сказал Пертурабо, — Что они такое? — Это сложно объяснить, лорд Пертурабо, — проговорил Вора, — Мой народ не возводит стен из камня и стали, как вы.

— Да, вы выращиваете их из какого-то био-полимера. — сказал Пертурабо, — Я разрушил немалое их количество за прошедшие годы. Но отвечай на вопрос. Что за огоньки в стенах?

— Какое имеет значение способ строительства этого места? — отрезал Фулгрим, выдавая свое нетерпение, прежде чем Вора успел ответить.

— Это имеет значение, потому что я так сказал. — ответил Пертурабо, ухватывая Каручи Вора за балахон и ставя его перед четырьмя путями. Каждый был тёмен, ничем не отличаясь от сотен других, которые они прошли до этого.

— Который? — спросил Пертурабо, плавно опуская руку ему на плечо.

— Милорд? — прошелестел Вора.

— Который? — повторил Пертурабо, — Мы почти в сердце гробницы, так что я хочу, чтобы ты сказал мне, который путь приведет нас к цели.

Каручи Вора нервно обернулся на Фулгрима, как и предвидел Пертурабо, и нерешительно поднял руку, указывая на второй проход слева.

— Этот. — сказал Эльдар.

— Неправильно. — ответил Пертурабо, ломая ему шею.

Чувство клаустрофобии в крепости Железных Воинов было подавляющим, и кишки Юлия Кесорона корчились в попытке выскочить из тела, при каждом шаге по её внутреннему двору. Словно пойманный хищник, он не привык к ограничениям или бездействию за высокими стенами. Мудрец однажды сказал ему, что бездействие есть смерть, и это было лучшим отражением сути Детей Императора.