Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - Мурасаки Сикибу

— О нет, — отвечали они. — Довольно и того, что господин Сайсё-но тюдзё подслушал нас в то утро… Нам слишком стыдно.

Наотрез отказавшись играть, девушки удалились во внутренние покои. К величайшему разочарованию Сайсё-но тюдзё, принцу так и не удалось уговорить их. Он очень смутился, понимая, что дочери могут показаться гостю дурно воспитанными провинциалками.

— Я растил дочерей один, — признался он, — стараясь, чтобы никто не узнал об их существовании. Но жить мне осталось немного. Не сегодня завтра… Меня беспокоит, что дочери, у которых вся жизнь впереди, останутся одни и принуждены будут влачить жалкое существование. Именно это и мешает мне отречься от мира.

Сердце Сайсё-но тюдзё дрогнуло от жалости.

— Вы сами понимаете, что я не вправе принимать на себя обязательства, которые позволили бы мне открыто покровительствовать этим юным особам, — ответил он. — Но я почту за счастье, если они согласятся без церемоний обращаться ко мне за помощью. Не знаю, надолго ли я задержусь в этом мире, но, пока я жив, ваши дочери не останутся непризренными.

— О, вы и вообразить не можете, как я вам благодарен, — растрогался принц.

Утром, когда принц удалился для молитв, Сайсё-но тюдзё призвал к себе ту старую даму, с которой он разговаривал в прошлый раз. Ее называли госпожа Бэн, и она прислуживала дочерям принца. Лет ей было чуть меньше шестидесяти, но держалась она с достоинством.

Обливаясь слезами, госпожа Бэн рассказала гостю о том, как покойный Уэмон-но ками от тоски занемог тяжкой болезнью, которая в конце концов и оборвала его жизнь. Увы, эта старинная история была так печальна, что даже человек, не имеющий к ней никакого отношения, не мог бы слушать ее без волнения, а уж Сайсё-но тюдзё…

Долгие годы жестокие сомнения терзали его душу, и, не имея средств узнать истину, он молил Будду, чтоб тот просветил его. Неужели его молитвы были наконец услышаны? Право, мог ли он ожидать, чтобы здесь… Не сон ли это? Слезы потоком текли по его лицу.

— Неужели остались еще люди, которым известны эти обстоятельства? — спросил он. — Какой позор! Впрочем, можно ли было предполагать… Очевидно, многие говорят об этом. Хотя, признаюсь, до сих пор мне ни разу не приходилось слышать ничего подобного.

— Никто, кроме Кодзидзю и меня, об этом не знает, — плача, отвечала дама. — Мы же молчали. При всей незначительности своего положения я удостоилась чести быть самой близкой прислужницей господина У эмон-но ками. Я не отходила от него ни днем, ни ночью и быстро проникла его тайну. Только мы с Кодзидзю и были посредницами. О, господин нечасто писал к принцессе, лишь тогда, когда сдавленное в груди чувство просилось наружу и он не в силах был более его сдерживать. Но, увы, все это слишком печально, и стоит ли останавливаться на частностях? Когда жизнь его приблизилась к своему пределу, он обратился ко мне с последней просьбой. Как страдала я все это время, не имея средства выполнить ее! Ведь возможности столь ничтожной особы весьма ограниченны… Я не очень прилежна в молитвах, но я никогда не забывала просить Будду о том, чтобы он помог мне передать вам слова господина. Да, теперь я знаю, что Великий Будда истинно изволит пребывать в нашем мире. У меня есть для вас кое- какие бумаги… Теперь мне не надо их сжигать. Я так боялась, что после моей кончины — а разве можно знать, когда придет конец? — в мире станет известно… Какой надежды исполнилось мое сердце, когда начали вы навещать принца! Черпая силы в этой надежде, я стала ждать… И вот… О, я уверена, что наша встреча не случайна.

Постепенно она рассказала Сайсё-но тюдзё все, что было связано с его рождением:

— Вскоре после кончины Уэмон-но ками моя мать занемогла и покинула этот мир. Надев одно на другое одеяния скорби, я целыми днями оплакивала ушедших. Тут один дурной человек, давно уже обо мне помышлявший, обманом увез меня на берега Западных морей , и я потеряла всякую связь со столицей. Человек этот тоже умер, и вот более чем через десять лет я вернулась обратно с таким чувством, словно попала в другой мир. По отцовской линии я связана с домом Восьмого принца и с детства поддерживала сношения с его домочадцами, поэтому и решила поступить на службу к его дочерям. Правда, сначала предполагалось, что я пойду в услужение к нёго из дворца Рэйдзэй, которую знала с давних пор, но, увы, для такого блестящего окружения я была слишком жалка. Вот так и стала я «трухлявым пнем, доживающим в горной глуши…» (395). Когда скончалась Кодзидзю? Не знаю… Немного осталось в мире людей, с которыми я была близка в молодые годы, все они опередили меня. А я лишь сетую на судьбу, обрекшую меня на одинокую старость, и все никак не могу расстаться с этим миром.

Но вот и ночь подошла к концу.

— Право, эта старая история бесконечна, — вздохнул Сайсё-но тюдзё. — Но мы еще вернемся к ней. Надеюсь, нам удастся поговорить в другом, более спокойном месте, где никто не будет нам мешать. Теперь я припоминаю, что моей матери в самом деле прислуживала дама, которую называли Кодзидзю. Мне было лет пять или шесть, когда она внезапно стала страдать от болей в груди и очень скоро скончалась. Увы, не встреться я с вами, мне пришлось бы уйти из этого мира обремененным тяжким грехом[149].

Госпожа Бэн вручила ему зашитые в мешочек бумаги, туго свернутые и пропахшие плесенью.

— Теперь вы можете уничтожить их сами. Понимая, что жить ему осталось совсем немного, господин собрал все эти письма и отдал мне. Я надеялась, что смогу каким-то образом встретиться с Кодзидзю и передать их ей для принцессы. Но, увы, мы так больше и не увиделись. Не моя это была вина, но мысль о невыполненном долге тяготила меня все эти годы.

Приняв мешочек с письмами, Сайсё-но тюдзё спрятал его, стараясь ничем не выдать своего волнения. Он знал, как болтливы бывают старые люди, и боялся, что госпожа Бэн, не устояв перед искушением, расскажет кому-нибудь эту поистине невероятную историю. Правда, она поклялась, что не проронит ни слова, но мог ли он быть уверен?..

Скоро гостю принесли утренний рис.

— Вчера я был свободен от своих обязанностей, — сказал он принцу, — но сегодня во Дворце кончается срок Удаления от скверны. Кроме того, я должен заехать к государю Рэйдзэй, дабы справиться о здоровье Первой принцессы, которая, кажется, занемогла. Боюсь, что в ближайшие дни я буду очень занят. Но как только освобожусь, сразу же приеду к вам. Надеюсь увидеться с вами раньше, чем упадут с деревьев алые листья.

— О, каждое ваше появление словно луч света, разгоняющий унылый сумрак этих гор… — ответил принц, не зная, как выразить свою благодарность.

Вернувшись домой, Сайсё-но тюдзё прежде всего достал мешочек, полученный от госпожи Бэн, и принялся его рассматривать. Мешочек был сшит из узорчатого китайского шелка и перевязан тонким шнурком с печатью Уэмон-но ками. В верхней его части виднелась надпись: «Госпоже…» Нетрудно вообразить, с каким волнением Сайсё-но тюдзё развязал его.

Внутри оказалось пять или шесть листков разноцветной бумаги, исписанных рукой Третьей принцессы, — очевидно, ответы на письма Уэмон-но ками. Кроме того, там было еще несколько листков бумаги, на которых рукой Уэмон-но ками было написано: «Болезнь моя тяжела, и, как видно, очень скоро… Мне трудно писать, но, поверьте, сердце мое с неодолимой силой влечется к Вам. О, зачем переменили Вы обличье?»

Письмо было довольно бессвязным, дрожащие знаки напоминали птичьи следы:

«Ты от мира тщетыОтреклась, чередою унылойТекут твои дни,Но разве не горше тому,Кто глядит на тебя издалёка?..» (396).

В конце же было написано вот что:

«Мне сообщили о радостном событии. Вряд ли стоит беспокоиться за судьбу младенца, и все же…

Будь длинней моя жизнь,Я бы хоть вчуже увидел,Как растет та сосна,Которую втайне от мираПосадил на дикой скале».

На этом письмо обрывалось. Сверху стояла надпись: «Госпоже Кодзидзю». Обветшавшая бумага была изъедена молью и пахла плесенью, но знаки выделялись ясно и четко, словно только что начертанные. «А если бы это письмо попало в чужие руки?» — ужаснулся Сайсё-но тюдзё.

Взволнованный и опечаленный тем, что ему открылось, он не в силах был ехать во Дворец и прошел в покои матери.

Как всегда спокойная и моложавая, принцесса читала сутру, которую робко отложила, увидев сына.

«Разве осмелюсь я когда-нибудь сказать ей, что мне все известно?» — подумал юноша и решил сохранить эту тайну в своем сердце.

Под деревом сии

Принц Хёбукё (Ниоу), 24—25 лет, — сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи

Правый министр (Югири), 49—50 лет, — сын Гэндзи и Аои