Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - Мурасаки Сикибу

— Никому не дано избежать последней разлуки, — сказал он. — Я не печалился бы так, будь с вами человек, способный вас утешить. Но, к сожалению, такого человека нет, и я в отчаянии, что оставляю вас без всякой поддержки. Однако вправе ли я из-за одной-единственной привязанности обрекать себя на вечные блуждания во мраке? Даже находясь рядом с вами, я не позволял себе предаваться мыслям о суетном мире, так стану ли я помышлять о нем после того, как мы расстанемся навсегда? Об одном прошу вас, не только ради меня, но и ради доброго имени вашей ушедшей матери, — избегайте поступков, несовместных с вашим высоким званием. Никогда не поддавайтесь на уверения ненадежных людей и не покидайте этой горной усадьбы. Лучше примиритесь с мыслью об исключительности вашей судьбы и приготовьтесь прожить здесь весь свой век. Как только вы утвердитесь в этом намерении, луны и годы пролетят для вас незаметно. Подумайте, разве не достойна уважения женщина, живущая вдали от мирской суеты и не дающая повода к сплетням?

Но будущая участь не волновала дочерей принца. «Разве мы сможем хоть на миг пережить отца?» — думали они, и его печальные речи повергали их в отчаяние.

Принцу давно уже были чужды мирские устремления, но до сих пор он всегда был рядом, и эта внезапная разлука стала для девушек тяжким ударом, хотя, разумеется, они понимали, что вовсе не жестокосердие привело их отца к такому решению.

Накануне того дня, когда принц должен был отправиться в горную обитель, он долго бродил по дому, с необычным для него вниманием рассматривая все вокруг. «Как же они, такие юные, будут жить здесь одни?» — думал он, обозревая непрочное временное жилище, в котором прожил столько лет. Еле сдерживая рыдания, он шептал молитвы, и трудно было остаться равнодушным, глядя на его прекрасное лицо.

Призвав к себе дам постарше, принц сказал:

— Надеюсь, что вы и впредь будете заботиться о барышнях. Упадок семейств, никогда не пользовавшихся влиянием в мире, очень часто остается незамеченным, мое же звание достаточно высоко, и, хотя моя судьба вряд ли может кого-то волновать, мне нестерпима мысль, что потомки мои обречены на жалкое, недостойное их существование. Боюсь, что им придется изведать немало горестей. Несомненно, печали, разочарования — неотъемлемые спутники человеческой жизни. Однако при любых обстоятельствах человек должен вести себя сообразно своему званию. Только тогда он сохранит незапятнанным свое доброе имя, да и совесть его будет чиста. Поэтому, если вам не удастся обеспечить барышням приличное положение — ведь мир неподвластен желаниям, — ни в коем случае не отдавайте их человеку недостойному, с которым союз будет для них бесчестьем.

Едва забрезжил рассвет, принц перешел в покои дочерей, чтобы попрощаться с ними.

— Постарайтесь не скучать без меня, — сказал он. — Не падайте духом и не забывайте о музыке — она послужит вам утешением. Увы, не все в этом мире подчиняется нашей воле. Вы должны смириться.

С этими словами он вышел, то и дело оглядываясь. Оставшись одни, девушки совсем приуныли. Не расставаясь ни днем, ни ночью, они черпали утешение в беседах.

— Когда б одна из нас покинула теперь этот мир, что сталось бы с другой?

— О да, все так неопределенно, и настоящее и грядущее… Что будет с нами, если судьба разлучит нас?

Они то плакали, то смеялись. Два существа с одной волей, с одним помышлением, сестры всегда были вместе, деля друг с другом и развлечения и заботы.

Однажды, когда срок, намеченный для молитв, близился к концу и девушки с нетерпением ждали возвращения отца, от него пришел гонец.

«Мне с утра нездоровится, не ждите меня сегодня, — передал принц. — Скорее всего это простуда, так что не волнуйтесь, я уже сделал все, что надобно. Ах, как хотел бы я увидеть вас…»

Испуганные и встревоженные, терзаемые мрачными предчувствиями, девушки отослали отцу теплые платья на вате. Прошло два, затем три дня, а ему все не становилось лучше. Изнемогая от беспокойства, сестры то и дело посылали гонцов в горную обитель.

— Ничего угрожающего в моем состоянии нет, — передавал принц дочерям. — Просто слабость… Как только здоровье мое немного укрепится, я, собравшись с силами…

Адзари заботливо ухаживал за больным, не оставляя его ни на миг.

— На первый взгляд ваша болезнь неопасна, — говорил он, — но, возможно, вы уже подошли к своему жизненному пределу. Подумайте, разумно ли волноваться теперь за судьбу дочерей? У каждого свое предопределение, не стоит омрачать душу суетными заботами.

Так Адзари наставлял принца, желая помочь ему порвать последние связи с миром.

— Вы не должны более покидать горной обители, — настойчиво говорил он.

Стоял Двадцатый день Восьмой луны. Глядя на унылое небо, девушки печалились, думая об отце, и ни на миг не светлел туман над вершинами… (387). На небо выплыла предрассветная луна и залила чистым сиянием речную гладь, но девушки, велев поднять решетки, смотрели только на горы. Скоро до них донесся отдаленный звон колокола, возвещавший рассвет, и тут как раз пришел гонец.

— Около полуночи господина принца не стало, — объявил он, обливаясь слезами.

Хотя последние дни сестры жили в постоянной тревоге, эта весть поразила их как нечто совершенно неожиданное. Их горе было так велико, что они не могли даже плакать и, упав, лежали ничком, безгласные, недвижимые.

Есть на свете разлука тяжелее? А ведь дочерям принца не пришлось даже проститься с отцом… Они страшились и помыслить, что хотя бы ненадолго переживут его, и теперь, рыдая, спрашивали друг друга: «Что же делать? Для чего нам жить?»

Увы, каждый путь имеет конец. Адзари, как и обещал, позаботился о погребальных обрядах.

— Когда бы нам позволили увидеть его… — просили девушки, но Адзари был неумолим.

— К чему? — отвечал он. — Все эти дни я удерживал принца от встречи с вами. Теперь вы должны позаботиться о том, чтобы как-то облегчить его участь. Смирение — вот что от вас требуется прежде всего.

Девушки попытались расспросить монаха о последних днях принца, но, к величайшей их досаде, им не удалось узнать никаких подробностей, ибо почтенный монах не допускал в свое сердце ничего, с этим миром связанного.

Восьмой принц давно хотел принять постриг, но не решался оставить без присмотра дочерей, ибо вверить их участь было некому. Так и получилось, что последние годы жизни он полностью посвятил дочерям, и неусыпные заботы о них, скрашивая его унылое существование, одновременно привязывали его к этому тщетному миру. Но, увы, ни те, кто уходит по последнему пути, ни те, кто, задержавшись, оплакивает ушедших, не властны в своих желаниях…

Весть о кончине принца была тяжким ударом для Тюнагона.

— Сколь все изменчиво в этом мире, — сетовал он. — Когда б я мог хоть раз еще поговорить с ним! Ведь так много осталось недосказанного…

Принц говорил ему в тот вечер, что они больше не увидятся, но Тюнагон не придал значения его словам, ибо принц часто говорил нечто подобное — острее прочих ощущал он непостоянство мира, понимал, что утром нельзя предугадать, что случится вечером. Но вряд ли и он предвидел, «что уже вчера иль сегодня…» (401).

Тюнагон отправил Адзари и дочерям принца полные искреннего участия письма. Он оказался единственным, кто прислал соболезнования, и девушки, как ни велико было их смятение, почувствовали себя глубоко растроганными.

Людям, потерявшим кого-то из близких, всегда кажется, что никому на свете не приходилось переживать подобного горя. Нетрудно вообразить, в каком отчаянии были дочери принца, оставшиеся без всякой опоры.

Подготовив все, по его мнению, необходимое для поминальных служб, Тюнагон отправил гонцов к Адзари. Затем, прибегнув к содействию госпожи Бэн, позаботился о том, чтобы девушки сумели достойно отблагодарить монахов.

Дочерям принца казалось, что на землю опустилась вечная ночь, а между тем наступила Девятая луна.

Окрестные луга и горы были особенно унылы той осенью, чаще обычного увлажнял рукава мелкий дождик. Листья, с тихим шелестом падающие с веток, плещущая по камням река, водопады слез — все это сливалось в единый бесконечный поток, и свет мутился в глазах сестер.

«Как бы и они не расстались с этим миром», — тревожились дамы, тщетно стараясь их утешить.

В доме также служили поминальные молебны, а в покоях принца собрались все его близкие, намереваясь пробыть здесь до окончания срока скорби. Обращая взоры к изображениям будд, оставшимся на память об ушедшем, они проводили дни в молитвах.

От принца Хёбукё часто приходили гонцы с соболезнованиями, однако девушки не отвечали. «Похоже, что Тюнагон оказался удачливее, — обижался принц. — Мною они явно пренебрегают…»

Он собирался поехать в Удзи, когда деревья, одевшись в осенний багрянец, станут достойными того, чтобы воспеть их в стихах, однако столь горестное обстоятельство не позволяло и помышлять об увеселительных прогулках в этой местности. Но вот кончился срок скорби, и принц, рассудив, что прошло уже довольно времени — не век же горевать, не век же лить слезы, — снова отправил в Удзи длинное послание. Сестры получили его дождливым холодным вечером: