Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

и кутюрье был не столь знаменит, как создатель пятнистого комбинезона. Огненная Лилиана Близнюк, раздвигая собрание в коридоре (причем Жанну отстранила локтем, а Соню плечом), прошла в купе и села рядом с монашкой. Монашка как раз расчистила место от вещей, собираясь пригласить седого беженца с ребенком, но огненная женщина отодвинула и старика, и монашку, села между ними, широко расставив колени.

— Бандера! — веско сказала рыжеволосая валькирия и уже готова была развернуто изложить программу украинской революции, но Бруно Пировалли прервал ее.

— Bandiera Rossa! — восхищенно воскликнул пылкий итальянец. — Avanti popolo! Знамя освобождения! Красный флаг трудящихся! Нет тоталитаризму!

— Степан Бандера, — сухо поправила валькирия.

И всем стало неловко.

— Тяжелый день. Цыгане. Нас попросили помочь с конвоем.

Батальонный командир Жмур коротко объяснил ситуацию. Украинские идеологи принимали участие в варшавском конгрессе Обновленной Европы. Возвращаясь, столкнулись с неприятным инцидентом. Пестрая толпа без документов пыталась перейти границы и пересечь суверенное государство. Табор. Для цыган законов нет.

— У нас ромов тоже много, — заметил Жмур. — Особенно в Карпатах.

— У вас в Киеве и в Тернополе были погромы, — сказал Кристоф. — Цыган убиваете?

— Москальские сплетни.

— Я немец.

— Тогда молчите. Сами цыган убивали. Оборванцев помогаем вывезти за пределы польской территории.

— И куда цыган везете?

— Не ваше дело, — ответила Лилиана Близнюк.

Польская монашка тихо спросила:

— Вы кто? У вас оружие.

— Вам ничто не угрожает. — Лилиана Близнюк укрепилась на занятом плацдарме, синим глазом обвела вагон, проверяя, все ли под контролем.

— Бедных людей куда везете? — спросила монахиня. — На продажу?

— Вы за кого нас принимаете? — вскипела украинская амазонка.

— Как вам не стыдно! — сказал человек с лицом парковой скульптуры.

— Всякое теперь бывает, — сказала монахиня. — Рассказывают, что людей на органы продают.

— Была бы ты не монашка, — сказал командир Жмур, — я бы не так ответил. Спасаем цыган. И вас спасем. Москали тут есть?

— Я бывший москаль, — застенчиво сказала Соня Куркулис, заглядывая в купе, — но я хороший москаль, я за свободу Украины. Я — верный Украине латышский москаль!

— Мы должны вам верить? — спросила Лилиана Близнюк.

— Все вы так говорите, — сухо сказал Жмур.

— О, после взятия Крыма я стала носить вышиванки! — нежный голос Сони Куркулис исключал подозрения. — Я еврейка, я москаль и латышка, но душой — украинка!

— Разве Крым взяли? — прогудел бас Грищенко. — Украли наш Крым! В бою вам, москалям, против украинцев делать нечего.

Анархист Кристоф молчал, чтобы зря не рисковать. Когда заговорили про боевые действия, не сдержался:

— Русские воевать умеют.

— Ха! — начальник политотдела взмахом веера смел российские войска, — пусть сунутся.

— Но Донбасс… — Кристофу продолжить не дали.

— Путинский агент нашелся, — недобро сказал Жмур.

— Кристоф — социалист! Он за свободу рабочих! — вступилась за Кристофа нежная Соня Куркулис. Ей самой был неприятен анархист, но страх того, что украинские бойцы расправятся с Кристофом прямо сейчас — заставил забыть личные счеты. И привиделось вдруг Соне: то ли фильм какой вспомнился, то ли рассказы бабушки — снег, казаки верхами, еврей с разрубленной головой, черная кровь уходит в рыхлый сугроб.

— За рабочих? — сказал Луций Жмур. — За тех, что в Донецке наших жен насиловали?

При этих словах польская монашка вздрогнула; Кристоф, уж на что был черствый человек, обнял монахиню за плечо.

— Не волнуйся, сестра. На войне всегда врут.

— Русская культура — это культура насилия, — сказал комиссар.

— Мне стыдно, что я русская, — сказала Соня Куркулис искренне, — мучительно стыдно.

— Зря время тратите, — сказал еврей Рихтер. — Русские сами себя ругают так, как другим не снилось.

— Потому что русские жизнь не ценят! — сказал комиссар в желтых рейтузах.

И верно, если бы ценили жизнь, войны бы не начали, подумал Рихтер.

— Говорят, недолго ждать большой войны.

А поезд шел ровно, догоняя расписание.

Астольф Рамбуйе отвел профессоров в сторону и разъяснил ситуацию.

— Сомневаюсь, что это бойцы «Харона». У хароновцев на рукаве изображение лодки с гребцом — символ такой.

Профессора кивнули в знак того, что понимают символику. Рамбуйе коротко описал особенности украинского фронта. Батальон «Харон» дислоцирован на востоке Украины, недалеко от Лисичанска, прямо около расположений российских войск. Оборону в этом пункте держат регулярные украинские войска, но «Харон» прикрывает переправу через реку Северский Донец. Так что, скорее всего, это не «Харон».

— Вы так говорите, словно война уже идет. — Рихтер надеялся, что мсье Рамбуйе скажет, мол, все — ерунда. Но Рамбуйе сказал иное.

— Цыган могли взять только в качестве рекрутов. Припишут к теробороне. Территориальная оборона. Так называют мобилизованных гражданских. Бригады комплектуют из всех подряд.

— А если цыгане не захотят?

— Их никто не спросит. — Дипломат махнул рукой. — Война.

Если верить брюссельскому бюрократу, состав теробороны комплектуется без учета пола и возраста; сгодятся и старики, и женщины.

— Как видите, — Астольф Рамбуйе усмехнулся, — не только Европарламент ищет союзников. Впрочем, возможно, я ошибаюсь, и это разведгруппа. Тогда цыгане нужны им, чтобы спрятаться в толпе. Не исключено, скоро поезд остановят, и здесь появятся российские гвардейцы.

— И что тогда? — спросил Пировалли, искренне жалея о том, что поехал в Россию. — Нам самим что делать?

— Запрем женщин в купе, сами вступим в разговор. Мы европейцы, нас тронуть права не имеют.

— Вы говорите о правах? — итальянский профессор сделался неистов. — О каком праве думали, когда заигрывали с Путиным? Брюссельской писаниной завалили Европу! Застрелят в чертовой степи! Украинцы еще явились! Харон!

— Успокойтесь, Бруно. Война — это война.

— Послушайте, Астольф, если вы знали, что происходит, почему не предупредили? Это возмутительно!

Как ни странно, Марк Рихтер испытал облегчение. Раньше было непонятно, зачем он едет в Россию. Решение нелепое: Москву он забыл, друзей растерял, брату помочь не сможет, жить негде, семью оставил в другой стране. Ни знания, накопленные в университетах, ни опыт европейской жизни — никак не нужны. Чему научился? Раскланиваться с канцлером университета? Вдруг понял: едет на войну. Успокоился.

А поезд все шел, набирая скорость.

Цыгане плотно набились в предоставленные им купе литерного вагона, европейцы осмелели, вступили в беседу с украинскими бойцами. Лишь анархист Кристоф сидел тихо, чувствовал опасность, исходящую от маленького вооруженного человека. Польская монашенка расспрашивала комиссара Грищенко о гуманитарных миссиях батальона «Харон», и Грищенко отвечал сочным сметанным басом. Алистер Балтимор пришел в себя, винные пары рассеялись, галерист даже разговорился с огненной женщиной.

Разговаривали в вагоне на том диком наречии, что возникло в последние десятилетия в Восточной Европе, когда исковерканный интернациональными махинациями английский впустил в себя славянские идиомы, а славянские языки стали использовать английские слова, спрягая на славянский манер. Все понимали друг друга, как крестоносцы понимали сарацин, русские — немцев, а украинцы — шведов. То был лающий язык войны, lingua bellum. Промежуточным языком траншей владели все. Исключение составлял начальник политотдела, комиссар Грищенко, выражавшийся