Представление должно продолжаться - Екатерина Мурашова

– А может, оно и вправду так? – высоким голосом спросила в пространство поэтесса с кудряшками. – Может, она единственная из нас в своем уме и осталась?

– Бюрократия – это свежевыступившая сыпь на теле революции!

– Вы врач? – Люша с любопытством обернулась к немолодому человеку в пенсне, стоящему в очереди у окна в полутемном коридоре бывшего купеческого клуба. Нынче здесь размещался районный отдел чрезвычайной комиссии.

– Да. Откуда вы узнали? По характеру метафоры, должно быть? Да. Буржуазный спец, как нынче говорят. К вашим услугам, милостивая государыня…

– Трудно нынче на прием к начальнику попасть?

– Не то слово, милостивая государыня. Пятый раз прихожу и все без толку. То уехал, то занят, то заседает с товарищами. Почище царского времени! Не жизнь, а мотания по канцеляриям! Пропуска, свидетельства, удостоверения, разрешения; прошения, «анкеты» в двух, трех, четырех экземплярах! Искание адресов, в доме искание комнаты номер такой-то; ожидание в очередях… Ведь все это вперемежку с делом, которого упустить тоже нельзя – ведь я людей, между прочим, лечу. Сколько бумаги, сколько времени! Никогда столько не шло бумажек, как с тех пор, как бумага дорога. А время! Извольте видеть: после сыпного тифа я имел право на получение денежного возмещения из какого-то отдела социального обеспечения; на Мясницкой помещался. Три раза ходил за свидетельством, простаивал часы; еще три раза ходил, чтобы по свидетельству получить деньги, – ничего не добился. Свидетельство у меня оставалось в кармане. Потом меня взяли в Чеку, отобрали с прочими документами и этот; когда выпускали, возвратили все, кроме него; я только через два дня заметил. Уже назад получить не мог; вероятно, кто-нибудь другой по моему документу отоварил… А начальники и вовсе недоступны – секретари их стерегут, как церберы… Вот и товарищ Чернов…

Высокая и тяжелая дубовая дверь приоткрылась, стал виден стол, озаглавленный зеленой лампой, девушка за пишущей машинкой и черноволосый человек в военном френче, стоящий у стола и что-то ей втолковывавший.

Люша округлила глаза, покрутила шеей и вдруг, к удивлению немолодого врача, совершенно не светски выругалась и присвистнула сквозь передние зубы:

– Ого! Кажется, мне тут… или пропасть совсем… или подфартило изрядно!.. Гриша! Гришенька! Ты ли это, сокол мой ненаглядный?!

С этими словами и радостной улыбкой на лице Люша вбежала в приемную и, привстав на цыпочки, смачно поцеловала начальника районной чрезвычайки. Очередь ахнула. Дверь закрылась.

Секретарша дернулась от изумления и уронила себе на ногу тяжелое пресс-папье. Хорошо, что грубый ботинок защитил ступню.

– Вы… Вы кто такая?! – отшатнувшись, крикнул чекист, нащупывая кобуру.

– Гришенька, да я же Люшка, маруха твоя с Хитровки! Неужто ты меня совсем позабыл?

– Вы… ты – Люшка?!! – охнул Григорий Чернов, всматриваясь в очень красивую и со вкусом одетую молодую даму. – А ведь и правда… Да как же это может быть?! Я думал, что и косточки твои прошмандовские давно сгнили…

– И я также про твои, воровские, думала! – со смехом отвечала Люша.

Молоденькая секретарша слушала этот странный диалог, раскрыв рот.

– Пойдем ко мне в кабинет, – спохватился чекист и сунул секретарше бумагу, которую держал в руках. – Перепечатайте в трех экземплярах, второй отошлите с курьером в кремлевский отдел. И скажите всем, что я занят… С товарищем Любой мы давно знакомы по… революционному делу… и нынче она пришла ко мне по вопросу…

– В 905 году на баррикадах вместе сражались, – улыбаясь, подсказала Люша. – А нынче я пришла… по вопросу организации детского передвижного театра.

– К нам – про театр?! – обалдело переспросила секретарша.

– Да, – твердо сказала Люша. – В целях профилактики детской преступности и искоренения беспризорничества…

– А-а… тогда, конечно, понятно, товарищ…

– Товарищ Осоргина. С революционным приветом! – Люша помахала секретарше рукой и вслед за Гришкой прошла в его кабинет, который прежде был курительным салоном.

(история знакомства и отношений Люши и хитровского вора Гришки Черного описана в романе Н. Домогатской «Пепел на ветру» – прим. авт.)

Над огромным пустым столом висел портрет полуголого человека в сандалиях и шлеме.

– Спартак, древний революционер, – объяснил Гришка, проследив взгляд Люши. – По размеру картину подбирал. Надо бы Маркса или уж Ленина, но этот тютелька в тютельку на место николашкиного повис. Иначе некрасиво бы вышло, обои-то под ним другого цвета…

– А ты, Гришенька, я смотрю, эстет стал… – усмехнулась Люша.

– А ты не обзывайся! – огрызнулся Гришка. – Сама-то кто? Контра небось? Вон как вырядилась… Чего тебя в Чеку-то принесло? Уж конечно, не со мной повидаться?

– Это уж точно! Я и подумать не могла, что мне так подфартит…

– Ну это еще неизвестно… Что ты вообще-то делала все эти годы?

– Я еще до войны стала танцовщицей. Была даже очень известной. Больше в Европе, но в России тоже.

– Танцовщицей? Вот поди ж ты! – Гришка наклонял голову и внимательно, под разными углами, всматривался в Люшу, видимо пытаясь как-то совместить в своем сознании два образа – хитровской сироты-заморыша и женщины в расцвете оригинальной, буквально бросающейся в глаза красоты. Как-то совместил, уложил в голове происходящее, облизнулся. – А для меня станцуешь? В память нашего давнего знакомства?

– Непременно, Гришенька, – сказала Люша и безмятежно улыбнулась. – Что, прямо здесь?

– Нет, конечно. Найдем место.

– Мы с товарищем уезжаем в Наркомпрос, – бросил Гришка секретарше. – По театральным делам.

– По театральным, конечно, – секретарша поджала губки и с завистью взглянула на отороченную чудесным пушистым мехом кофточку товарища Осоргиной, ее стройные ножки в кремовых шелковых чулках и изящных опойковых туфельках. И как это она умудрилась не продать все и не сменять на дрова и продукты минувшей зимой? Ведь сама явно из «бывших»… Впрочем, с такой красотой…

Люша лежала на боку, отвернувшись от мужчины, играла скатанными в шарики конфетными фантиками и смотрела в незанавешенное окно. Над Кремлем истлевал закат. Купола соборов, словно догорающие угли, вспыхивали темным бегучим пламенем.

– Красиво живешь, Гришенька, – сказала она. – Комната у тебя хорошая, большая и конфеты вкусные. Хотя я больше пирожные люблю, ты уж позабыл, конечно…

– Помню, – хрипло сказал Гришка. – Теперь все помню. Свожу тебя в нашу столовую, там пирожные есть. Не чета довоенным, конечно, но все ж таки…