Представление должно продолжаться - Екатерина Мурашова

Рацио во мне продолжает сомневаться, однако нарождающееся в столь странных обстоятельствах пролетарское искусство уже произвело на меня значительное впечатление.

19 июля мне в числе прочих 45 000 (sic!) зрителей довелось видеть организованную большевистскими театрами постановку «К мировой коммуне». Бедный Алекс рассказывал мне, что Вы, милая Любовь Николаевна, с детства были пристрастны к театру, поэтому попытаюсь описать Вам это действо, по масштабу и грозной красоте сравнимое разве что с античными мистериями.

В самой постановке принимало участие около 5000 человек. Как я узнал позже, большая часть участников этих зрелищ были попросту мобилизованы и играли «самих себя». Продовольственный отдел снабжал их селедкой, леденцами и добавочными восьмушками хлеба (никакого денежного вознаграждения не полагалось).

Место представления Фондовая биржа на стрелке Васильевского острова, однако, кроме этого, задействованы еще оба моста, акватория, в которой стояли настоящие миноносцы, Петропавловская крепость. Действо включало несколько эпизодов: Парижская коммуна, империалистическая война, февраль. Октябрь, Победа в войне. Гремят фанфары. Внизу – «рабы», наверху – «господа». Рабы устремляются по ступеням Биржи вверх. Парижская коммуна. Поперек лестницы и вдоль ее тремя узкими синими лентами появляются «солдаты Версаля». Расстрел. Вдоль фасада Биржи встают густые столбы дымовой завесы. В черном дыму, пронизываемом снопами света прожекторов, начинается погребальная пляска женщин. Первая часть закончилась. Под звуки рожков и барабанов начинается комический выход «II Интернационала» (большевики считают его предательским, так как он приветствовал войну). 50 гротескных лысых фигур с огромными бутафорскими книгами в руках размещаются узкой полоской на средней высоте лестницы. Вверху, у портала – опять «господа», банкиры и фабриканты, внизу – «рабы». Трубные звуки и парад национальных флагов возвещают о начале империалистической войны. В массе рабочих смятение. Появляется одно большое красное знамя – его передают из рук в руки. Оно плывет вверх по лестнице. Лысые лакеи Интернационала в комическом бегстве покидают площадку. Жандармы разрывают знамя на части и бросают вверх его лохмотья. Слышен крик тысячеголосой толпы, и потом, среди внезапно наступившей полной тишины, звучит голос одного человека: «Как было разорвано знамя, так будут разорваны войной тела рабочих и крестьян. Долой войну!»

Закончилась вторая часть. Следующая – война и октябрьская революция. Под черным орлом, свешивающимся с фронтона, – огромная кукла царя. Справа, по диагонали, вниз по ступенькам, зигзагами спускаются вереницы серых шинелей. Вдоль площади проезжают реальные обозы, пушки. Обратным зигзагом поднимаются по ступенькам раненые. Негодование массы. Общий крик. По площади несутся автомобили с красными флагами. Падает черный орел. На его месте появляется плакат «РСФСР». Фанфары предвещают новое наступление врага. На портале Биржи выстраиваются красноармейцы. Дождь красных звезд. Красноармейцы уходят через реальные мосты навстречу неприятелю. Теперь вся площадь Биржи как бы означает осажденную страну, РСФСР. За спиной у зрителя, над рекой – враги. Там идет перекличка сирен стоящих на Неве миноносцев. Пушечный выстрел производится из Петропавловской крепости. Все ждут исхода войны. И вот победа – на ростральных маяках появляются фигуры девушек с золотыми трубами. Начинается парад красной кавалерии, артиллерии, пехоты. Блокада прорвана. Через полукруглые сходы от Невы, как с приплывших из-за моря кораблей, к зданию Биржи движется шествие «народов мира» с эмблемами и цветами, с гроздьями винограда и экзотическими плодами колоний. Только к 4 часам утра все завершает фейерверк. Процесс управления зрелищем напоминал сложные военные маневры. Патетика, монументализм, грандиозность…

Эти дни, месяцы, годы – сама сила истории в каком-то концентрированном, сжатом, пружинном виде, такой ее никогда не встретишь в книге. Там она отдистиллирована, приглажена, расположена по вектору. Мне очень повезло, что под закат жизни довелось увидеть историю вживую. Может быть, я даже сумею и успею все это описать по свежим следам для грядущих поколений исследователей.

И еще повезло, что у меня нет детей и внуков. Я сейчас, наверное, сошел бы с ума от тревоги за них. Впрочем, у меня наличествуют племянники…

Как там наш бедный Алекс? Есть ли новости о нем?

Максимилиан по приезде впал в какое-то странное состояние души и даже тела. Ходит по городу в разлетающемся черном плаще, широкополой шляпе и пророчествует. О чем – непонятно. Читает стихи (в том числе оппозиционные власти), которые вдруг стал писать почти каждый день. Говорит, что обречен на них, как волк на вой. За ним снова, как в юности, бродит сонм разновозрастных поклонниц – от юниц-школьниц до зрелых республиканских дам. Впрочем, его фигура тоже как-то вписывается в почти античный колорит этого странного города – сдержанно-прохладного по большей части, но вдруг конвульсивно вспыхивающего огнями открытий, революций и грозно-торжественных празднеств…

В синей камлотовой юбке и розовой канифасовой кофте в красную полоску, белый плат низко надвинут на лоб, из-под него – ровно сияющие медовые глаза. У ног – увязанный в клетчатую ткань узел, в руке – палка со следами обрезанных веток.

– Прощайте теперь, голубчики поэты, – женщина низко поклонилась собравшимся на поминки. – Не корите, коли что не так было, лихом не поминайте, на Господа уповайте, да сами вертеться не забывайте. Господь всех милует, да не всех баюкает…

Театральная репетиция?

– Раиса Прокопьевна, куда это вы собрались? – Жаннет подняла бровь. – Адам обещался к четвергу все нужные бумаги добыть, и вам место в больнице представить…

– Спасибо, ох, спасибо голубчику Адаму Михайловичу за его доброе сердце и милостивое ко мне отношение…

– …И паек, вам останется только в районную канцелярию сходить и заверить… Жить сможете при больнице…

– Ухожу я, голубчики. Как Арсений помер, так и поняла: ничего меня здесь, в камнях, более не держит…

– Но куда же уходите?

– Странницей пойду по матушке-России…

– Раиса, вы с ума сошли?!

– Нет, голубчик, я в своем уме и согласии… Покоя и любви вам всем…

Дверь закрылась. Поэты, писатели и художники постояли, замерев, а потом согласно кинулись к высокому стрельчатому окну – поглядеть, как она уходит по Малой Морской – спокойно, не торопясь и не оглядываясь.