Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

   — Быть в России государю мудрому да великому! — сказал Артамон Сергеевич.

Наталья Кирилловна так и расцвела. Глянула на благодетеля долго, пронзительно и медленно прикрыла глаза веками.

4

Артамона Сергеевича Москва звала уже не иначе как «друг Царя», «Царский друг». Бояре морщились, перекидывались усмешечками и копили, собирая по капельке, лютую свою зависть: будет и на Ванюху проруха. Где он — собинный друг? Где правдолюб Ордин-Нащокин?

А Матвеев удостоился ещё одной милости — не в чинах, не в рублях, — сердечной. В Коломенском провожал царя и царицу из храма, когда они шли со свечами, новый свет в Дом свой царский несли.

Новый год начинался на Симеона Столпника.

Алексей Михайлович пригласил Матвеева в Коломенское в канун праздника, советовался: объявлять ли наследником царевича Фёдора или ещё на год отложить. За лето царевич хворал дважды.

   — Господи! — сказал Артамон Сергеевич. — Насидится ещё в Думе! Пусть с соколами ездит. Здоровьишком окрепнет.

   — В государскую колымагу только впрягись! — невесело улыбнулся государь. — Верно ты говоришь — пусть хоть ещё годок будет вольной птичкою. Нам невдомёк, но хозяева мы себе токмо в отрочестве.

Перед вечерней Алексей Михайлович сам погасил в своих покоях лампады и свечи. За новым огнём отправился с царицей, с царевичем Фёдором, с царевнами в храм Вознесения.

Служба Новолетия трогательная. «В вышних живый Христе Царю, всех видимых и невидимых Творче и Зиждителю, Иже дни и нощи, времена и лета сотворивый, благослови ныне венец лета, соблюди и сохрани в мире град и люди Твоя, Многомилостиве». Государь пел всю службу, а с ним и царевич Фёдор, радуя батюшку — ни разу не ошибся.

Из храма царь, царица и всё семейство несли горящие свечи сами, Артамон Сергеевич тоже со свечой шёл впереди, принимая на себя дуновения. Луна сияла огромная, снегом пахло — в последний-то день лета!

В холодном воздухе свечи пламена поднимали высоко. Артамон Сергеевич шёл смело, да вдруг огонёк прижало, закрутило — успел прикрыть свечу полой однорядки.

   — Стой! Стой! — вскрикивал время от времени и государь.

Пережидали волну холодного воздуха, и снова шли, и пришли наконец, сохранив Божественный свет для нового неведомого лета. Все свечи, все лампады, все паникадила во дворце были зажжены. Живой огонь восславил Господа Бога за Его Творение и за будущее, стоящее на пороге.

   — Мне этого никогда не понять! — признался Алексей Михайлович. — Был семь тыщ сто восьмидесятый год, а вот уж и восемьдесят первый. Как пересмена-то свершается? Где оно — прошлое лето, где новое? Сердце колотится, трепещет, но ничем его не учуешь, Новолетие-то. Уху не слышно, глазу не видно!

Артамон Сергеевич сказал весело:

   — Дожили до Нового года — и слава Богу! Лежит брус во всю Русь. На том брусу двенадцать гнёзд, во всяком гнезде по четыре яйца.

   — Верно, хорошо ли, плохо ли — прожили год. Да ведь пожалуй что — хорошо. На войну идти не пришлось. Одари же, Иисусе Христе, миром да благом и в наступающем лете! — Алексей Михайлович подошёл, расцеловался с Матвеевым.

   — Да будет твоя, государь, радость — радостью всему царству Московскому! Да молит Бога народ за царя своего милосердного, желанного.

Государь придвинулся ещё ближе, глядел Матвееву в глаза.

   — Знаешь, что вижу?

   — Нет, великий государь.

   — Боярина. Быть тебе, Артамон, в нынешнем Новом году боярином.

Утром 1 сентября царский поезд пришёл ради великого праздника в Кремль. Перед Успенским собором Алексея Михайловича встретил митрополит Павел Крутицкий, а с ним архиепископы Смоленский, Суздальский, Астраханский. Шёл дождь, ледяные порывы ветра заставляли втягивать головы в воротники, но царь был весел и бодр, сказал князю Долгорукому:

   — Юрий Алексеевич, что горбишься?

   — Как не горбиться! Гляди, как крутит, вчера лето, а нынче зима.

Алексей Михайлович шепнул князю на ушко:

   — Воззрись на старика Одоевского. Соколом голову держит. Никита Иванович! — Князь приблизился. — Ты у нас самый старший, скажи, к чему дождливое Новолетие?

   — К урожаю, Алексей Михайлович! К приплоду.

   — Слышали?! — окликнул царь бояр. — Смотрите мне! Не обижайте мужиков и баб. Приплод народа — царству прибыль.

Погода и впрямь крутила. На другой день вернулось лето. Солнце даже припекало, старики на завалинках понасаживались воробушками. Алексей Михайлович тоже теплу обрадовался, хотел наутро с царевичем Фёдором на соколиную охоту ехать, а пробудились — земля бела от снега, и всё сыплет, сыплет!

Затопила печи Москва. Добрые хозяева охали: дров на зиму не хватит. Алексей Михайлович тоже заскучал: до настоящей зимы ещё далеко, а до весны подавно. О, холодная страна, матушка-Россия!

Царскую хандру разогнал Артамон Сергеевич. Пришли вести из-под Азова от воевод Ивана Богдановича Хитрово и Григория Касогова. На многих судах, построенных на воронежской верфи, подступили государевы люди к грозным Каланчинским башням, охранявшим Дон.

Московские пушкари были отменные. Не желая пороху и ядер, паля без роздыху день и ночь, поразили верхний и средний ряд боя, где у турок стояли тяжёлые, далеко стрелявшие орудия. Водный путь у неприятеля был отбит. Тотчас донские казаки на двадцати двух стругах прошли в море разорять крымские и турецкие берега.

Большего воеводы сделать не смогли. Вместе с донцами у Хитрово да Касогова было всего восемь тысяч, взять город в кольцо воеводы не решились, в крепости одних янычар с тысячу. Валы огромные, а запас ядер иссяк, и конницы нет. Азовцы выходили биться, но стрельцы и казаки с Божьей помощью басурманов побили, гнали с версту, но под стены подступить не смели. Пушки и в Азове, как на Каланчинских башнях, стоят густо. Хитрово писал царю: «Коли великий государь хочет добыть Азов, пехоты надобно тысяч с сорок да тысяч двадцать конницы».

   — Ничего! И турка, и хана пугнули! — Алексей Михайлович, выслушав донесения, развеселился. — Верхний да средний ряд на башне — в пух, в прах! Молодец Иван Хитрово, хорошего я дядьку к Фёдору приставил. Тоже в пушчонках души не чает... Нынче опять в Серебряный бор отправился потешный городок ядрами громить.

Артамон Сергеевич улыбался, но душу кошки скребли: упускаю царевича! Хитрово у него друг, Милославские — ненавистники Натальи Кирилловны. Стало быть, и его.

   — Что силу показали — нам впрок! — поддакнул Артамон Сергеевич. — А собирать большое войско ради Азова не ко времени. У поляков с турками замирение... Дружба.

   — Как у кошки с мышкой.

   — Это всё так. Да королю Михаилу деваться некуда... Войско послушно Яну Собескому, а у того свои затеи.

   — Бог даст, поляки сами поднесут свою корону моему сыну, — сказал вдруг Алексей Михайлович. — Не Фёдору, так Петру.

Глянул Артамону Сергеевичу в глаза. Тот не нашёлся, что ответить, поклонился.

   — Думаешь, заношусь? — Царь перекрестился на икону митрополита Петра. — Подай, святитель, приращение православному царству. А что до поляков... Народ, торгующий своей короной, у Бога чести не знает.

Государские дела бесконечные, засасывают, как болото. И Алексей Михайлович повелел Артамону театром заняться. Театр так театр.

Второго ноября на чердаках над Аптекой играли «Товию». Игра сия для великого государя была особливо приятная: большинство актёров говорили по-русски, Алексей Михайлович возрадовался:

   — Артамон, милый! Наши-то тоже могут! Говорят, и руками машут, и ходят туда-сюда не хуже немцев. Иные лучше! Веришь, себя забывал. Будто я и есть Товит. Нет, Артамон, зачем делать дело вполовину. Магистр Грегори Олофернову камедь собирается разыграть, вот и найди для неё пригодных русских людей. Пусть все говорят по-нашему.

5

У царя театр на уме, а в Москву 24 ноября прибыл посол бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма Иоаким Скультет.

Артамон Сергеевич, приготовляясь к посольскому делу, пригласил Спафария, побеседовал с учёными людьми Немецкой слободы. Было чего намотать на ус: Бранденбург в незапамятные времена построен славянами. Истинное имя его Бреннибор — Лесной замок.

Во времена князя Олега, в 928 году, Бреннибор завоевал германский император Генрих I. Оттон Великий в 949 году основал Бранденбургское епископство. Через тридцать лет славянское племя вендов восстало, вернуло себе Бреннибор, но в 1161 году Альбрехт Медведь восстановил власть немцев над исконно славянской землёй. С той поры Бранденбургом управляли маркграфы, покуда Золотая булла папы римского не возвысила их до титула курфюрстов. Кур — выбор, фюрст — князь. Курфюрсты были выборщиками императора Великой Римской империи. С 1415 года Бранденбургское курфюрство перешло под власть Гогенцоллернов. Столицу свою они перенесли в Берлин.