Диалоги об Атлантиде - Платон

Сокр. Но есть ли что-нибудь справедливость?

Ипп. Конечно.

Сокр. Не мудростью ли также мудры мудрые, и не добром ли до́бро доброе?

Ипп. Как же не этим?

Сокр. И это-то есть нечто сущее, а не-то-что несуществующее.

Ипп. Конечно сущее.

Сокр. Так и всё прекрасное прекрасно не прекрасным ли?

Ипп. Да, прекрасным.

Сокр. Которое тоже есть нечто сущее?

Ипп. Сущее. Но что же это будет?

Сокр. Так скажи мне, иностранец, спросит он, что это такое – прекрасное?

Ипп. Не то ли уж нужно знать этому вопрошателю, Сократ, что́ прекрасно?

Сокр. Мне кажется, нет, Иппиас, но что есть прекрасное.

Ипп. Да чем же это отличается от того?[432]

Сокр. Тебе кажется, ничем?

Ипп. Нет никакого различия.

Сокр. Но явно, без сомнения, что ты лучше знаешь. Впрочем, сообрази, добряк: ведь он спрашивает тебя не о том, что́ прекрасно, а о том, что́ есть прекрасное.

Ипп. Понимаю, добряк, и вот готов отвечать ему, что́ есть прекрасное, и никогда не буду опровергнут. Хорошо знай, Сократ, что прекрасное, если сказать правду, есть прекрасная девица.

Сокр. Прекрасно же, клянусь собакою, и славно ответил ты, Иппиас. Так не это ли ответ, который если дам, вопрос будет решен, и притом верно, и я не буду опровергнут?

Ипп. Да как мог бы ты быть опровергнут, Сократ, в том-то, что́ всем кажется, и в чем свидетели тебе – все слушатели, что ты верно говоришь?

Сокр. Пускай, без сомнения; но позволь мне, Иппиас, размыслить самому с собой о том, что́ ты говоришь. Он спросит меня как-нибудь так. – Ну-ка отвечай, Сократ: всё, что называешь ты прекрасным, не тем ли будет прекрасно, что́ есть само прекрасное? – А я тут и скажу, что всё это тем прекрасно, что прекрасная девица есть прекрасное.

Ипп. И ты думаешь еще, что он решится опровергать тебя, как бы, то есть, то, что ты говоришь, не прекрасно? Да если и решится, не будет ли смешон?

Сокр. Что он решится, чудный человек, это хорошо знаю я; а что, решившись, будет смешон, это докажи ты. Я хочу сказать тебе, что́ именно будет он говорить.

Ипп. Скажи-ка.

Сокр. Как сладок[433] ты, Сократ! скажет он. Прекрасная кобылица разве не прекрасное, когда и бог в оракуле[434] хвалил ее? – Что будем отвечать, Иппиас? Не то ли, скажем, что и кобылица, если только она прекрасна, есть прекрасное? ибо как сметь нам утверждать, что прекрасное не прекрасно?

Ипп. Ты правду говоришь, Сократ: да и бог сказал это также весьма правильно; ибо лошади у нас[435] бывают очень красивы.

Сокр. Пускай. Потом он скажет: что, прекрасная лира – не прекрасное ли? – Согласимся, Иппиас?

Ипп. Да.

Сокр. А после того, судя по его приемам, – я это, можно сказать, хорошо знаю, – он спросит: добрейший ты человек! что же? не прекрасное ли, стало быть, прекрасный горшок?

Ипп. Фи, Сократ! да кто же этот человек? как необразован он, когда осмеливается в важном деле произносить такие низкие названия!

Сокр. Таков он и есть, Иппиас: это человек не вытянутый, а черный, ни о чем более не заботится, как об истине; однако ж надо отвечать ему. И вот я сам наперед объявлю свое мнение. Если горшок был сделан хорошим горшечником, гладок, кругл и прекрасно обожжен – (иные из прекрасных горшков бывают с ушками, и из них вмещающие шесть кружек – превосходны) – если он спрашивает о таком горшке, то его надобно признать прекрасным; ибо как нам допустить, что прекрасное не прекрасно?

Ипп. Никак нельзя, Сократ.

Сокр. Так и прекрасный горшок, скажет, есть прекрасное? – Отвечай.

Ипп. Я думаю, будет так, Сократ. Прекрасное есть и этот прекрасно отделанный сосуд: но всё это, в сравнении с прекрасным в коне, в девице и во всём другом прекрасном, не стоит рассуждения.

Сокр. Хорошо, понимаю, Иппиас; предлагающему такой вопрос надобно сказать вопреки следующее: ты не знаешь, человек, хорошего мнения Ираклитова[436], что самая прекрасная обезьяна, содержась в роде людей, будет безобразна, и самый прекрасный горшок, содержась в роде девиц, будет безобразен, как говорит мудрый Иппиас. Не так ли, Иппиас?

Ипп. Без сомнения, Сократ; ты правильно отвечал.

Сокр. Слушай же. Ведь после этого, хорошо знаю, он скажет: что же, Сократ? если бы кто род девиц ввел в род богов, – не то же ли вышло бы, что выходит, когда род горшков вводится в род девиц? Самая прекрасная девица не явится ли безобразною? Не то же ли самое говорит и Ираклит, на которого ты ссылаешься, что самый мудрый из людей, в сравнении с богом, и по мудрости, и по красоте, и по всему другому, является обезьяною? – согласимся ли, Иппиас, что самая прекрасная девица, в сравнении с родом богов, безобразна?

Ипп. Этому-то, Сократ, кто стал бы противоречить?

Сокр. Но как скоро мы согласимся на это, – он засмеется и спросит: помнишь ли, Сократ, о чем тебя спрашивали? – Помню, скажу я, – о том, что́ такое прекрасное. – Потом, когда спросили о прекрасном, что́ такое оно, скажет он, ты отвечаешь, что оно, как сам говоришь, не больше прекрасно, как и безобразно. – Выходит, скажу я. Или, что́ присоветуешь мне сказать, друг мой?

Ипп. Я и сам то же сказал бы. Ведь и действительно, человеческий род, в сравнении с богами-то, не прекрасен; он правду говорит.

Сокр. Если же я спросил бы тебя сначала, скажет он, что́ есть прекрасное и постыдное, и ты ответил бы мне то же, что теперь; то правильно ли ответил бы? Ведь тебе всё еще кажется прекрасным то, чем украшается и отчего является прекрасным всё другое, как скоро чему прирождается тот род, – будет ли это девица, или конь, или лира?

Ипп. Да, конечно, Сократ, если он этого-то требует, – разумеется, всего легче отвечать ему, что прекрасно то, чем украшается всё прочее и от прирожденности чего всё является прекрасным. Это, видно, человек самый глупый и ничего не знает о прекрасных приобретениях. Если ты ответишь ему, что прекрасное, о котором он спрашивает, есть не иное что, как золото, то он остолбенеет и не решится опровергать тебя: ведь все мы знаем, что чему золото прирождается, то, хотя прежде и казалось постыдным, будучи украшено золотом, является прекрасным.

Сокр. Ты не испытал того человека, Иппиас: он очень упрям и ничего легко не принимает.

Ипп. Так что же это, Сократ? Ведь правильно сказанное необходимо ему или принять, или, не принимая,