Семиозис - Бёрк Сью

Я не хотел, чтобы он начал их перечислять.

– Значит, ты испугалась. А все мы не испугались бы? Мы можем простить поступки, которые сами могли бы совершить. Многим в ту ночь было страшно, многие медлили, и мы все совершали ошибки: кто-то – серьезные, кто-то – мелкие. Некоторые роли не играли. Могли ли мы спасти Люсиль и Мари? У сирот уже был ацетон – и они намеревались его использовать. Сосна могла попытаться их спасти, но у нее не получилось бы.

Она быстро перевела взгляд на меня.

– Люсиль все равно погибла бы?

В ее голосе прозвучало облегчение… наверное. Это все меняло бы. Но мне следовало это уточнить.

– Ты считала, что она погибла потому, что ты бездействовала.

– Сирот было так много! Я не знала, чем они вооружены. Я… – Она замолчала и посмотрела на нож, на пол. – Я не знала, что делать. Притворялась храброй, делала вид, что мне все равно. Я… Но ты сказал, что я не смогла бы их спасти! Люсиль мне не нравилась, но она была модератором! Я хотела ее спасти. Правда, хотела, я…

У нее закончились слова.

– Понимаю, – сказал я. – Ты промедлила из страха. Такую ошибку мог бы сделать любой из нас.

Она кивнула, так и не подняв глаз. Мои чувства медленно менялись, но я все это устроил не ради улучшения собственного настроя. Люди снова начали переговариваться, что было хорошим знаком.

– Ты испугалась и промедлила, – еще раз подвел я итог, чтобы все поняли. – Будь ситуация иной, Люсиль и Мари погибли бы из-за того, что ты бездействовала, но в данном случае их смерть была предопределена. – Я повернулся к Вайолет, сидевшей в первом ряду: – Что будем делать?

Она заморгала.

– Это – не настоящее собрание, так что мы ничего не можем делать. Надо будет все это обдумать.

– Давайте вернемся к работе, – предложила Хатор с отвращением.

Сможет ли она простить Сосну? Нет, они с Форрестом никогда никого не прощали. Люди встали и начали расходиться.

Сосна швырнула нож на стол и заковыляла к выходу, но потом оглянулась на меня, не такая самодовольная, как обычно, – может, даже пристыженная. Не рвущаяся убивать. Она не стала мне симпатичнее, но это уже не имеет значения. Страх я простить мог. Она ушла.

Я сел за стол и уставился на разговорный ствол Стивленда: сейчас он пустовал. Он сказал, что хочет обрести голос. Он хотел лишить Сосну способности воевать. Он захотел понять, что такое горе. Он хотел вернуть себе равновесие.

К столу подошли мои собратья-Зеленки.

– Спасибо тебе, – сказал один из них.

– Это очень поможет, – добавил другой.

Они не торжествовали. Ну и хорошо.

– Это надо было сделать, – сказал я.

– И ты никого не задел, – подхватил еще кто-то. – Так и надо.

Я смотрел на них, старых друзей, близких в радости и горе и в том, что было сейчас, – наверное, в неглубоком удовлетворении.

– Будем ужинать после заката Света. Увидимся?

Я кивнул. Один из них похлопал меня по плечу, и они ушли. Осталась одна только Вайолет. Она прошла к перевернутой плитке пола и стала возвращать ее на место.

– Стивленд, – спросил я, – что будем делать с этим ножом?

Он ответил не сразу, и на секунду я испугался, что из-за меня он снова замкнется в молчании, но он все-таки ответил:

«Полагаю, ему место в музее. Ты был прав, не разрешив мне прощать. Это сложнее, чем мне казалось. Я пытался уравновесить эмоции фактами, однако у меня плохо получается взвешивать эмоции».

– У нас тоже, – утешил я его. – Даже наши собственные эмоции. Иногда со временем они обретают дополнительный вес или теряют его.

Мне внезапно вспомнился запах трюфеля в Доме Собраний, когда мы той долгой ночью успокаивали стекловаров – и Осберта, моего сына, не видно было нигде, но мы все без слов понимали, что случилось с часовыми на стене – и что может случиться с нами.

– Тебе надо бы отдохнуть. – Вайолет села и взяла меня за руку. – Знаешь, ты мог бы стать модератором.

Я попытался представить себе Сильвию девчонкой. Только что выбранным несовершеннолетним модератором. Той, кто хотела не просто выживать. Но ведь Родители явно хотели того же, судя по целям, записанным в Конституции: стремление к радости, любви, красоте и содружеству. Они решили, что для их достижения им надо покинуть Землю. Были ли они правы?

– Стивленд хочет петь, – сообщил я.

Вайолет выгнула свои внушительные брови.

Я попытался представить себе Землю – и не смог. Я попытался представить себе, что пишу историю Мира… но мне уже не удастся узнать очень многого. Слишком многого.

Тем не менее это необходимо было сделать. Я мог бы начать с того, что знаю и что смогу выяснить, чтобы наша история осталась жить, чтобы мы смогли понять, кто мы на самом деле. Наше будущее тоже станет открытием – или, если мы поймем, как пришли к этому моменту, оно станет выбором.

Я встал. Пора возвращаться к работе. К жизненным делам. К жизни, которая постепенно начнет казаться нормальной, хоть уже никогда и не станет прежней.

Вайолет тоже встала.

– Смотри, что я нашла.

Она протянула мне ячеистую корзиночку, а в ней парил кактус размером с ноготь большого пальца, небесно-голубой снизу и коричнево-зеленый сверху, щетинящийся длинными белыми колючками.

– Это Astrophytum echinocactus caeruleus. – Она тщательно выговаривала латинское название. – Их много, и они вырастают большими, метр в диаметре, но они маскируются и летают высоко, так что мы редко их видим. У этого ростка возникла течь, и он упал. Протечки могут приводить к смерти, знаешь ли.

«Протечки опасны из-за уязвимости перед хищниками, – объявил Стивленд. – Под твоей защитой он поправится».

– О, я буду о нем хорошо заботиться. Как обо всех моих кактусах. – Она взяла меня за руку. – Пойдем. Воды и солнца, Стивленд.

«Тепла и пищи».

Под солнцем, почти поднявшимся в зенит, город казался иным. Или я сам стал иным. Не таким травмированным. Дом рядом с Домом Собраний не пострадал при нападении, и его крыша сверкала. Я приостановился полюбоваться, и Вайолет задержалась со мной, оставив теплую ладонь у меня в руке.

Этот дом построили стекловары – и он был одним из немногих, которые пережили столетия и катастрофы без всяких повреждений. Эти стеклянные кирпичи они изготавливали с внутренними воздушными полостями, которые играли роль граней, – мы эту технику освоить не смогли. И потому, как и задумано, крыша сияла разными цветами. Я видел ее каждый день всю мою жизнь и часто ею восхищался. Дивился на нее и изнутри, и со стен. А вот теперь – снова с земли.

– Стивленд сказал, что красота – это связующее звено для всех нас, – сказал я. – Любовь к красоте для нас, для него и для стекловаров. Хватит ли этого?

– Это – одно звено, но, наверное, понадобятся и другие. Что мы имеем? – Она потянула меня за руку. – Что нас поддерживает? – Она провела меня мимо палисадника, он тоже остался нетронутым и был усеян цветами, которые со временем дадут плоды и семена. – Мы родом из другого места и пришли сюда. Обе наши расы. Нам всем захотелось быть здесь.

Она увела меня в направлении, противоположном главным воротам, где огонь повредил камни и Стивленда. Выбранная ею дорога избегала и других разрушений. Я вскоре понял, что ей это несложно. Мы повредили друг другу гораздо больше, чем нашему окружению.

– Стекловары тоже вели сельское хозяйство, – добавила она.

– Они уже сейчас хорошо помогают на полях, эти стекловары. Они много всего делают. И технологии… у них были технологии! Они же собраны в музее, да? С этим они тоже могли бы нам помочь.

– Похоже, они мало что помнят, – сказал я. – Но у них тоже есть история.

Она есть – и ее не следует забывать. Я об этом позабочусь. У меня появился еще один проект. Или, вернее, проект был все тот же, но заметно увеличился – и он мог бы еще больше нас объединить.

Мы свернули за угол и приостановились, пропуская людей, возвращающихся с работы, – они все еще были в старой одежде, но кое у кого уже можно было заметить новый шарф или нитку бус. Какой-то мужчина сказал что-то, нам не слышное, и все вокруг него засмеялись.