Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Брюнинг, хотя и пережил последнюю атаку, вышел из боя не без ущерба. Осознав неспособность устранить канцлера, его оппоненты сумели убрать одного из его союзников: неизменно преданный Гренер пал жертвой объединенного натиска на него в рейхстаге.

Сессия рейхстага началась спокойно. Судя по всему, нацисты решили доказать президенту, что могут взять на себя ответственность правительства, и потому вели себя идеально. Когда же на второй день Гренер попытался отстоять свой декрет о роспуске штурмовых отрядов, они вернулись к своей обычной обструкционистской тактике и начали ежеминутно прерывать его. Гренер, бывший не слишком хорошим оратором даже при благоприятных обстоятельствах, позволил втянуть себя в личную перепалку с несколькими хулиганами и в итоге произвел крайне негативное впечатление. Шлейхер решил, что самое время нанести решающий удар, и объявил, что Гренер должен уйти в отставку. Если же министр рейхсвера останется, он, Шлейхер, а с ним и все генералы министерства рейхсвера немедленно подадут прошения об отставке. Гинденбург, после декрета о роспуске нацистских формирований считавший Гренера помехой, стал на сторону Шлейхера. Но Брюнинг желал во что бы то ни стало сохранить Гренера на посту министра внутренних дел, чтобы его уход не рассматривался как отмена декрета о штурмовых отрядах. Последовало несколько поспешных совещаний, целью которых было урегулирование кризиса. Все еще не совсем готовый к резким переменам в канцелярии Гинденбург в конце концов удовлетворился отставкой Гренера только с поста министра рейхсвера. Но он дал ясно понять, что это решение не является окончательным и что он подумает над вопросом во время своего предстоящего пребывания в Нойдеке.

Брюнинг, со своей стороны, попытался успокоить президента, вскользь защитив пресловутый декрет в своем собственном обращении к рейхстагу.

На той сессии Брюнинг все – таки добился большинства, хотя и всего в 27 голосов. Он получил небольшую передышку, но ему не позволяли ни на минуту забыть, насколько шатко его положение. Канцлер был достаточно мудр, чтобы предложить Шлейхеру пост министра рейхсвера, но только генерал оказался «скользким» переговорщиком. С одной стороны, он хотел войти в кабинет, с другой – его слишком многое не устраивало. В конце концов им все же удалось достичь соглашения. Тем не менее Берлин был полон слухов о том, что Шлейхер не желает работать с Брюнингом и ждет формирования нового кабинета. Шлейхер опроверг эти слухи, как необоснованные. Он заверил Пюндера, что целиком находится в распоряжении канцлера и является только противником излишней поспешности. Тем не менее он готов сделать все, что потребует господин рейхсканцлер, «потому что Брюнинг является единственным человеком, который может наладить ситуацию в Германии в обозримом будущем». Трудно сказать, был ли он неискренним или нерешительным, но уже через три дня он не хотел, чтобы его считали кандидатом. «Ради собственных практических целей Шлейхер нас отверг, – записал Пюндер в своем дневнике. – Очевидно, он хочет сохранить себя для будущих постов». Брюнинг также не мог найти другого министра экономики, способного заменить Вармбольда. Он попытался прозондировать почву, но получал лишь отрицательные ответы. Его неспособность восстановить кабинет была тем более неприятной, что подтверждала мнение Гинденбурга об отсутствии народной поддержки у правительства Брюнинга.

Но канцлер все еще надеялся загасить пламя кризиса. Он был уверен, что проблемы репараций и разоружения могут вот – вот быть урегулированы с выгодой для Германии. Его уверенность еще более окрепла, когда выборы во Франции принесли победу левому большинству. Вероятность того, что оно пойдет на уступки Германии, была стократ больше, чем если бы у власти остались консерваторы – националисты. Да и внутренняя ситуация казалась чуть более обнадеживающей. Появились признаки экономического роста. Канцлер считал, что, как только проблема с репарационными выплатами будет решена, он сможет пойти на риск и ввести давно планируемую программу общественных работ, которая ускорит экономическое возрождение. В общем, внешне все выглядело так, словно канцлер и его коллеги по кабинету не сомневались в своем политическом будущем. Они встречались почти ежедневно, чтобы завершить работы над бюджетом и планами общественных работ, включавшими проекты строительства дорог и каналов, схемы мелиорации земель, всеобъемлющую программу модернизации железных дорог и весьма амбициозную программу передела земли и переселения.

Именно последняя программа внесла самый весомый вклад в падение правительства, случившееся двумя неделями позже. В дополнение к спонсорству мелкого садоводства в пригородах она предусматривала разделение тех крупных поместий, которые постоянная правительственная помощь не смогла сделать платежеспособными. Обанкротившиеся поместья следовало разбить на мелкие фермы и передать безработным поселенцам. Правительство надеялось, надо сказать, совершенно безосновательно, что таким образом можно будет обеспечить землей до 600 000 человек, то есть 10 % от числа безработных. В результате существенно снизится безработица, безнадежно захиревшие поместья превратятся в приносящие доход фермы, а слабо заселенные сельские районы Восточной Германии будут обеспечены притоком новых поселенцев.

Идея земельной реформы была не нова. Ее обсуждали еще в первые дни существования правительства Брюнинга, но ее претворение в жизнь неоднократно откладывалось по политическим и финансовым причинам. Тем временем систематические правительственные субсидии не смогли поставить на ноги многие крупные поместья и пришлось снова вспомнить о программе переселения. Поскольку теперь были доступны изрядные суммы, позволявшие выкупить земли и финансировать их раздел на мелкие фермы, кабинет решил действовать – был подготовлен соответствующий декрет, и в мае министр финансов Дитрих ознакомил с ним рейхстаг.

Чрезвычайно встревоженные безрадостными перспективами землевладельцы весьма оперативно нанесли ответный удар. Они достали копии проекта декрета и, понося на чем свет стоит его цели и средства, начали бомбардировать президента возмущенными посланиями. Поскольку программа уже давно обсуждалась кабинетом, Мейснер, несомненно, доложил о ее содержании Гинденбургу, но тот сначала не проявил к ней интереса. Вероятнее всего, он попросту не понял ее значения и оставался спокойным до тех пор, пока гневные жалобы не заставили его обратить на программу самое пристальное внимание. Он был шокирован, услышав, что она является попыткой социализации сельского хозяйства Германии и направлена на лишение ряда старейших прусских родов их владений. Старый сторонник Гинденбурга барон фон Гейл предупредил его, что подобная экспроприация может подорвать желание населения защищать свою землю против иностранного вторжения и это, добавил он, серьезно беспокоит военные круги.

Очевидно, подобные предостережения были составной частью возобновившихся попыток убедить президента в том, что с увольнением Брюнинга больше медлить нельзя. «Все это приведет к диктатуре, которую мы, конечно, будем требовать для представителя правых сил», – предупреждал в конфиденциальной беседе Ольденбург – Янушау. Протесты также не остались незамеченными и Оскаром фон Гинденбургом, который сопровождал отца в Нойдек. Оскар весьма остро отреагировал на обвинение в том, что правительство Брюнинга продвигает «государственный социализм». Он очень боялся, что подобные утверждения могут негативно отразиться на нем и его отце. Шлейхер постоянно поддерживал с ним связь и держал его в курсе настроений в армии. Командиры подразделений, расквартированных на востоке, настаивали, чтобы, по военным соображениям, было скорее найдено взаимопонимание с нацистами. Посещая соседние поместья и расположенные поблизости гарнизоны, Оскар встретился с теми же пессимистическими взглядами на способность Брюнинга решить стоящие перед страной политические и экономические проблемы.

Шлейхер постоянно информировал президента о своих продолжающихся переговорах с нацистами. Они уже достигли стадии, на которой началось обсуждение состава нового правительства. 24 мая Геббельс записал в своем дневнике, что новым канцлером станет Франц фон Папен, а министром иностранных дел – Нейрат. Чтобы еще сильнее подорвать позицию Брюнинга, была допущена намеренная утечка информации. Французский посол узнал о предстоящем назначении фон Папена за несколько дней до того, как будущий канцлер получил это предложение, и еще до одобрения его кандидатуры Гинденбургом. А в Нойдеке Оскар фон Гинденбург вел речь о правительстве, в котором видную роль будет играть аристократия.

Как раз в это время Мейснер находился на пути в Нойдек, чтобы ознакомить президента с новыми бюджетными и экономическими предложениями. Чтобы их ввести очередным декретом, правительству требовалась подпись президента. Брюнинг планировал сам поехать в Нойдек и лично объяснить президенту важность предлагаемых мер. Зная нежелание Гинденбурга подписывать новые декреты, он считал вдвойне важным, чтобы президент до конца осознал необходимость новых программ. В тишине и покое Нойдека, встретившись с расслабившимся и хорошо отдохнувшим маршалом, он надеялся найти возможность еще раз обсудить с ним основные вопросы государственной политики и планы на будущее. Брюнингу так часто удавалось в подобных беседах снова вернуть себе поддержку и доверие президента, что он снова надеялся на успех. Но Гинденбург отказался принять Брюнинга. Возможно, это произошло потому, что он опасался пространных и беспокоящих разъяснений канцлера, а может быть, он просто хотел отдохнуть. За две недели пребывания в Нойдеке он не видел никого из своих прежних друзей. Исключение было сделано только для графа Брюннека, от которого ни в коем случае нельзя было ожидать, что он обрушит на президента поток гневных жалоб и язвительных упреков. Канцлеру было сказано, что визит Мейснера будет носить чисто информативный характер, никаких решений не будет принято до возвращения президента в Берлин.