Охотясь на Аделин - Х. Д. Карлтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова и снова я прокручиваю эту мысль в голове, пока наконец она не становится на свое место.
Конечно, Сидни могла быть сумасшедшей, но она была сломлена так же, как и я. Она заслуживала моего сочувствия, но это не оправдывает ее поступков. Это не давало ей права причинять боль другим людям. И это не значит, что я была не права, оборвав ее жизнь.
А вот Джерри, Клэр, Ксавьер и все остальные, кто решил, что я не более чем предмет, – они не заслуживают от меня ничего. Ни сочувствия, ни раскаяния, ни чувства вины. Я не выбирала, чтобы меня насиловали и издевались надо мной, но я выбираю перерезать им глотки за это.
К началу второго часа движения, которые я повторяю за Зейдом, становятся более естественными. Вонзая нож в шею манекена, я чувствую себя так, как он и сказал. Освободившейся.
Кто-то может думать, что лишать человека жизни нельзя ни при каких обстоятельствах. Не нам их судить. Возможно, когда-то и я так считала. Но потом я столкнулась лицом к лицу с настоящим злом. С людьми, которые оказались на самом деле вовсе не людьми, а мерзкими тварями, которые не остановятся и продолжат разрушать этот мир и все хорошее, что в нем есть.
Теперь я понимаю, что смотреть на это сквозь пальцы и позволять Богу разбираться самому – гребаная отговорка. Это лишь позволяет злу существовать, потому что оно уверено, что загробная жизнь страшнее этой.
А если она так страшна, то зачем дожидаться, пока они отправятся туда?
Теперь я понимаю, что это эгоистично. Люди слишком боятся не попасть в рай, чтобы потворствовать убийству, даже если оно спасет жизни невинных женщин и детей.
Разве это не делает их такими же злыми?
Осуждение тех, кто способен стать палачом, не делает их лучшими людьми. Оно делает их покладистыми.
К третьему часу я тяжело дышу, пот струится по моему лицу и спине, но чувствую я себя бодро.
Когда снова встречаюсь взглядом с Зейдом, мне кажется, что я смотрю на него другими глазами. Интересно, видит ли он меня по-другому тоже и сможет ли он отпустить меня прежнюю и полюбить ту, кем я стала.
* * *
– Аделин, мне кажется, этот дом подрывает твое психическое здоровье, – с окончательной уверенностью заявляет мама, смахивая воображаемые катышки со своих джинсов «Кельвин Кляйн».
Не так уж часто я вижу ее в чем-то, кроме платья, юбки или брючного костюма. Чувствую себя польщенной.
– Почему ты так говоришь? – спрашиваю я монотонным и ни черта не заинтересованным голосом.
Я раскачиваюсь в кресле Джиджи, глядя на мрачный пейзаж за окном. На улице гроза, и стекла запотели от дождя. Наклоняю голову, в полной уверенности, что вижу на окне отпечаток руки.
Если не считать жуткой ладони, то, когда сижу здесь, я чувствую комфорт и ностальгию. По тем временам, когда другая версия меня смотрела в это окно, где в темноте притаилась моя тень и наблюдает за мной. Когда я ненавидела каждую секунду, но все равно вела войну с ним, не зная из-за того ли, что мне страшно, или потому, что мне это нравится.
– Дорогая, ты видела свои круги под глазами? Их трудно не заметить. Они совсем черные. И это в твой день рождения.
Моя мама пытается быть милой. Заботливой. Обеспокоенной. И, честно говоря, это чертовски утомительно. С тех пор как я вернулась домой, она так старается… ну, не знаю… наладить отношения со мной или что-то в этом роде. Конечно, отец даже не потрудился присоединиться к ее усилиям, но я не могу найти в себе сил, чтобы переживать по этому поводу.
Должно быть, похищение дочери заставило ее осознать, насколько испорчены наши отношения. Кто в этом виноват, я уверена, она ответила бы по-разному – в зависимости от настроения.
Но она старается. Поэтому будет справедливо, если я постараюсь не выгонять ее из дома. Да еще и в мой день рождения. Я и так уже вымоталась, а тут еще эти темные круги.
Зейд разбудил меня в спальне, полностью усыпанной розами, и великолепный черный нож с пурпурными прожилками на рукоятке. Я все лучше управляюсь с ними, дело движется, и его подарок стал свидетельством его веры в меня.
Потом Дайя захотела позавтракать вместе, а теперь ко мне пришла мама, и все, чего я хочу, – это вздремнуть. Общение с людьми все еще утомляет меня.
– Консилер все исправит.
– Может, тебе стоит снова пожить у меня? Уехать подальше от этого… варвара…
Я фыркаю, а затем начинаю смеяться уже во весь голос. Что-то в том, что моя мать назвала Зейда варваром… смешно. Правдиво, но все равно смешно.
Моя мать смотрит на меня так, словно я сообщила ей, что побрею голову налысо, проживу остаток жизни в фургоне и начну курить кальян.
На самом деле звучит не так уж и плохо. За исключением, может быть, части про волосы.
Закусываю губу, чтобы сдержать смех, продолжая ухмыляться, и она расстраивается еще больше.
– Не понимаю, как ты можешь смеяться, связавшись с преступником, – бормочет она, отворачиваясь с обиженным видом.
– А если я сама преступница? – спрашиваю я.
Она вздыхает.
– Аделин, если он заставил тебя что-то сделать…
Я закатываю глаза.
– Он не заставлял меня ничего делать, мама, остынь. И я в порядке. Правда. Я пережила травматический опыт, так что очевидно, что сон не всегда дается мне легко.
Она ерзает на кожаном диване, собираясь что-то добавить, но я перебиваю ее.
– И мне хорошо здесь. В поместье Парсонс.
Она замолкает, а накрашенные розовым губы поджимаются. Я вздыхаю, меня пронзает чувство вины.
– Мама, я ценю твою заботу, правда. Но мне нужно время, чтобы прийти в себя и вернуться к нормальной жизни.
«К нормальной жизни». Произнести это – все равно что проглотить горсть ржавых гвоздей. Я никогда не вернусь к нормальной жизни. Не думаю, что я когда-либо вообще была нормальной.
И если кто и может подтвердить это, так это моя мать – женщина, которая называла меня ненормальной большую часть моей жизни.
Она на мгновение замолкает, глядя вниз, на клетчатую плитку, и теряясь в том урагане, который проносится в ее голове
